Вячеслав Миронов. Я был на этой войне (Чечня-95, часть 1)
 
 

Аннотация

 Первая часть книги Вячеслава Миронова "Я был на этой войне".
 Действие происходит в январе 1995 года в Грозном.
 Автор был очевидцем и участником большинства описываемых событий.

 Полный вариант книги готовится к изданию.
 
     Вячеслав  Миронов  родился  в  1966  году  в  городе  Кемерово  в семье
военнослужащего. Поступал в Марийский Политехнический институт,  а  закончил
Кемеровское  Военное  Командное  Училище  Связи. Проходил службу в Кишиневе,
Кемерово, Новосибирске, в настоящее время проходит службу (но  не  в  ВС)  в
Красноярске.  В  различных  должностях  находился  в  командировках  в Баку,
Цхинвали, Кутаиси, Приднестровье, Чечне.  Дважды  был  ранен,  контузий  без
счета.  Женат,  воспитывает  сына.   Дома живут две собаки. Студент заочного
отделения Сибирского Юридического Института.


Примечание публикатора

     ВУС Муронова - средства связи. В Грозном ему пришлось служить совсем по
другой специальности, а книгу стал писать только в 98 году. Поэтому в  книге
много   путанницы   с  тактико-техническими  характеристиками  вооружений  и
бронетехники. Все фамилии изменены, изменена так же географическая  привязка
многих описываемых событий.


 * ЧАСТЬ 1 * 


1

     Бегу. Легкие разрываются. Замучила одышка. Бежать приходится зигзагами,
или, как у нас в бригаде говорят, "винтом".
     Господи,  помоги... Помоги.  Помоги выдержать этот  бешеный темп.  Все,
выберусь  - брошу курить.  Щелк,  щелк.  Неужели снайпер? Падаю  и  ползком,
ползком из зоны обстрела.
     Лежу. Вроде пронесло - не снайпер, просто "шальняк".
     Так, немного отдышаться, сориентироваться  и вперед  - искать командный
пункт  первого  батальона  своей  бригады.  Всего  пару часов  назад  оттуда
поступил  доклад о том,  что поймали снайпера.  Из доклада  явствует, что он
русский и, по его словам,  даже из  Новосибирска. Землячок хренов. Вместе  с
разведчиками на двух  БМПшках я  отправился за "языком",  напарник остался в
штабе бригады.
     При  подходе  к  железнодорожному вокзалу стала  попадаться  сожженная,
изувеченная техника  и много  трупов.  Наших трупов, братишек-славян,  - это
все, что осталось  от  Майкопской бригады, той, которую спалили, расстреляли
духи  в  новогоднюю  ночь с  94-го на  95-й  год. Боже,  помоги вырваться...
Рассказывали, что когда  первый батальон выбил "чертей" из здания вокзала  и
случилась передышка, один из бойцов, внимательно оглядев окрестности,  завыл
волком. И с тех пор его  стали сторониться  -  бешеный.  Идет напролом,  как
заговоренный, ничто ему не страшно и ничто его не пугает. И  таких отчаянных
хватает  в  каждой части -  и у  нас, и у противника.  Эх, Россия,  что ж ты
делаешь  со своими сыновьями?! Хотели  отправить парня  в госпиталь, да куда
там  - раненых  не  можем вывезти,  а этот хоть  и сумасшедший,  а воюет. На
"материке" у него и вовсе крыша может съехать.
     Буквально через пару кварталов попали под бешеный обстрел. Долбили духи
сверху, огонь был шквальный - стволов примерно двадцать, - но беспорядочный.
Пришлось  оставить БМП и  с парой бойцов пробираться в расположение к своим.
Хорошо, люди  немного пообстрелялись, пообвыкли. А поначалу -  хоть, как тот
боец, волком вой. Солдаты необстрелянные,  одни вперед лезут, а других матом
да пинками  достаешь  из техники, окопов. У самого, ладно, за плечами Баку и
Кутаиси - 90-й,  Цхинвали -  91-й, Приднестровье - 92-й, и тут  еще  Чечня -
95-й. Разберемся, мне бы только вырваться из этого ада.  Только  целым. Если
стану инвалидом, то в кармане  лежит премилая  игрушка - граната РГД-15. Мне
хватит. Насмотрелся, как в мирной жизни живут покалеченные герои былых войн,
которые выполняли приказы Родины,  партии, правительства  и  еще черт  знает
кого  во  время  "восстановления  конституционного  порядка"  на  территории
бывшего  Союза.  Вот  и  сейчас  долбим свою, российскую  землю по  чьему-то
очередному секретному приказу...
     Все это проскочило в голове  за  несколько секунд. Огляделся - вот  мои
бойцы  залегли неподалеку, осматриваются. Рожи  черные, только  глаза и зубы
сверкают. Да и  я, наверное, сам не лучше. Показываю одному головой, другому
рукой направление движения - вперед, вперед зигзагами, "винтом",  перекатом.
В  бушлате не сильно покувыркаешься. Пот заливает глаза, от  одежды  пар, во
рту  привкус крови, в  висках  стук.  Адреналина  в  кровушке  до  чертиков.
Перебежками  по  обломкам  кирпича,  бетона,  стекла.  Старательно  избегаем
открытых участков улицы. Пока живы, слава те, Господи.
     Вжик,  вжик!  Твою  мать,  неужели  действительно   снайпер?  Ныряем  в
ближайший подвал. Гранаты наготове - что или кто  нас там ждет? Пара трупов.
По форме вроде наши - славяне.  Кивком  показываю, чтобы один вел наблюдение
через  окно,  сам встаю у дверного проема. Второй боец склоняется над  одним
павшим,  расстегивает бушлат и  куртку, достает  документы,  срывает  с  шеи
веревочку с личным номером. Потом то же самое проделывает со вторым. Ребятам
уже  все  равно,  а  семьям  надо  сообщить  обязательно.  Иначе  умники  из
правительства не будут платить им пенсию, мотивируя  это тем, что бойцы, де,
пропали без вести, а может, и сами перебежали на сторону противника.
     - Ну что, документы забрал? - спрашиваю я.
     -  Забрал, - отвечает  рядовой Семенов, он же  "Семен".  -  Как  дальше
пойдем?
     - Сейчас через подвал выберемся на соседнюю улицу,  а там в первый бат.
Связь есть с ними? - обращаюсь к радисту, рядовому Харламову. Он же  "Клей".
Ручищи  у него длинные, из  рукавов торчат,  как палки, -  ни одна  форма не
подходит. Кисти  непропорционально  развиты,  когда видишь его  первый  раз,
такое ощущение, что оторвали эти руки от  гориллы и пришили  человеку. А  за
что его "Клеем" прозвали, никто уже и не помнит.
     Солдатики наши - сибиряки. И все мы вместе - "махра", от слова махорка.
Это в книгах о Великой Отечественной войне и в кино пехоту величают "царицей
полей", а в жизни - "махра". А отдельный пехотинец - "махор". Так-то вот.
     -  И с "коробочками" свяжись, - это  я  про  наши  БМП, оставленные  на
подходах к вокзалу, - узнай, как дела.
     Клей  отошел  от окна  и забубнил  в гарнитуру радиостанции, вызывая КП
первого батальона, а затем наши БМП.
     - Порядок, товарищ  капитан, - докладывает радист.  - "Сопка" нас ждет,
"коробочки" обстреляли, они на квартал вниз откатились.
     -  Ладно,  пошли, а  то  околеем, - хриплю  я, откашливаясь. Наконец-то
дыхание  восстановилось,  я  сплевываю  желто-зеленую  слизь  -  последствия
многолетнего курения. - Эх, говорила мне мама: "учи английский".
     - А мне мама говорила: "Не  лазай,  сынок, по колодцам", - подхватывает
Семен.

     Выглянув  в  окно с противоположной стороны  дома и не обнаружив следов
пребывания  противника, мы перебежками, сгибаясь чуть  не вчетверо, бежим  в
сторону вокзала.  Над городом  барражирует,  сбрасывая  бомбы и  обстреливая
чьи-то позиции  с недосягаемой высоты.  Здесь нет  единой  линии фронта. Бои
ведутся очагово, и порой получается как бы слоеный пирог: духи, наши,  снова
духи и  так далее.  Одним  словом  - дурдом, взаимодействия  почти никакого.
Особенно сложно  работать с внутренними войсками. По  большому счету  это их
операция, а мы - махра  - за них всю работу  делаем. Нередко  случается, что
одни  и  те же  объекты вместе  штурмуем, не подозревая  друг  о друге.  Мы,
бывает, наводим на вэвэшников авиацию и  артиллерию, они - на нас. В темноте
перестрелки затеваем, берем в плен собственных солдат.
     Вот  и сейчас мы направляемся  на  вокзал,  где почти  в полном составе
легла Майкопская бригада.  Канула  в  новогоднюю  ночь, не  разведав  толком
подступы,  состав  и  численность  духов. Без  артподготовки. Когда майкопцы
после боя расслабились и стали засыпать - не шутка,  больше недели не спать,
держаться только на водке и адреналине - духи подошли и в  упор расстреляли.
Все как у Чапаева,  который караулы  не расставил. А  здесь часовые заснули,
или вырезали  их по тихому.  Горело все,  что могло и не могло. От разлитого
топлива  горела земля,  асфальт,  стены домов. Люди метались в этом огненном
аду: кто отстреливался, кто  помогал раненым, кто стрелялся, чтобы только не
попасть в руки духам, некоторые бежали - их нельзя осуждать за это. А как бы
ты,  читатель,  в  этом аду?  Не  знаешь.  То-то же,  и  поэтому  не смей их
осуждать.
     Никто  не  знает,  как  они погибали. Комбриг  с  перебитыми  ногами до
последнего  командовал, хотя мог уйти в тыл. Остался. Господи, храни их души
и наши жизни...
     Когда  наша бригада с  тяжелыми боями прорвалась  на  помощь майкопцам,
танкам пришлось прорубаться сквозь завалы из трупов своих  братьев-славян...
И  когда  видишь,  как  траки  танков  и  БМП  разламывают,  молотят  плоть,
наматывают на катки кишки, внутренности таких же, как и  ты; когда с хрустом
лопается под гусеницей голова, и все вокруг окрашивается серо-красной массой
мозгов,  -  мозгов, может  быть, несостоявшегося гения,  поэта,  ученого или
просто хорошего  парня,  отца, брата,  сына, друга, который  не  струсил, не
сбежал, а поехал в эту сраную Чечню и который, может быть, до конца так и не
осознал, что произошло;  когда ботинки скользят  на кровавом месиве  - тогда
главное  ни  о  чем не думать,  сосредоточиться  только  на  одном: вперед и
выжить,  вперед  и выжить, сохранить  людей,  потому что бойцы,  которых  ты
потеряешь, будут  сниться  по  ночам. И  придется  писать  похоронки и  акты
опознания тел.
     Врагу   своему   самому   злейшему  не   пожелаю  этой  работы.   Лучше
захлебываться  в атаке, поливать, выпучив глаза,  из  родного АКС  направо и
налево, чем  в землянке писать эти страшные бумаги. Для чего  все эти войны?
Хотя, честно говоря, никто из нас так до сих пор до конца и не понял, что же
тут происходит  и  происходило.  Цель  одна  - выжить  и  выполнить  задачу,
максимально сохранив при  этом людей. Не выполнишь - пошлют других, которые,
может,  из-за  твоего непрофессионализма, трусости, желания вернуться  домой
будут ложиться под пулеметно-автоматным огнем, разрываемые осколками гранат,
мин,  попадут   в  плен.  И   все   из-за  тебя.  Не  по  себе  из-за  такой
ответственности? Мне тоже.

     Клей  заметил  шевеление  в  окне  пятиэтажки,   которая   примыкала  к
привокзальной площади, успел крикнуть:  "Духи!" и откатился.  Мы  с  Семеном
тоже укрылись  за грудой битого бетона.  Клей  из-за угла  начал поливать из
автомата окно, а мы лихорадочно стали готовить к бою подствольники.
     Ах, какая замечательная штука этот подствольный  гранатомет, называемый
любовно  "подствольник", "подствольничек".  Весит,  правда,  немало -  грамм
пятьсот. Крепится снизу  к автоматному  стволу.  Может  вести  огонь  как по
прямой, так и по навесной траектории. Представляет собой небольшую трубку со
спусковым крючком и  предохранительной скобой. Имеется и  прицел, но мы  так
насобачились  за  первые дни боев, что спокойно обходимся  и  без  него.  Из
подствольника маркировки ГП-25 можно закинуть гранату  в любую форточку или,
при  необходимости,  перекинуть  через  любое  здание.  По прямой швыряет на
четыреста  метров,  разлет осколков  - четырнадцать  метров.  Сказка,  да  и
только.  Сколько он  жизней  спас в  Грозном, не  перечесть.  Как выкуривать
стрелков,  снайперов  с верхних этажей  в скоротечном бою в городе? А никак.
Пока  вызовешь  авиацию,  артиллерию,  пока  откатишься  назад,  или  будешь
вызывать  свои "коробочки", которые могут спалить  гранатометчики... А так у
каждого солдата есть свой подствольничек, вот он сам и выкуривает супостата.
Есть еще у  подствольных  гранат одно  неоспоримое  преимущество, а  именно:
взрываются они от удара. А то во время боя в подъезде дома, когда  противник
находится на  верхних  этажах,  кидаешь  обычную  ручную  гранату, а  у  нее
замедление после  снятия чеки 5-6 секунд. Вот и считай, - ты колечко рванул,
бросил ее вверх, а она, сволочь,  ударяется о какое-то препятствие и летит к
тебе  обратно. Это уже  потом, где-то к 15-17 января, подвезли "горные" или,
как мы  их называли, "афганские" гранаты.  Вот эта штука  взрывается  только
тогда, когда ударяется  обо  что-то твердое.  А  до  этого кто-то из местных
Кулибиных додумался до следующего:  если  ударить гранату от подствольника о
каблук,  то она становится  на боевой взвод, а потом ее, родимую, кидаешь от
себя  подальше.  И,  встретив   препятствие,  она  взрывается,  выкашивая  в
замкнутом пространстве все живое.
     Вот и мы с Семеном стали закидывать из подствольника  гранаты в окно, в
котором  Клей  заметил  какое-то  шевеление.  Семену  удалось  это с  первой
попытки, мне  со второй.  Первая,  собака, ударилась  о стену  и взорвалась,
обвалив вниз приличный пласт штукатурки и подняв большое облако пыли.
     Воспользовавшись  этим,   мы   втроем,  косясь   на  пятиэтажку,  бегом
преодолели открытый  участок  и  где  ползком, где  бегом,  через  два  дома
добрались, наконец, до своих.
     Эти дурни с перепугу нас чуть не пристрелили, приняв за духов.
     Проводили до КП батальона, где мы и нашли комбата.

     Матер комбат.  Ростом,  правда, не шибко  велик, но  как командир,  как
человек - величина. Чего таить, повезло нашей бригаде с комбатами. Долго  не
буду описывать достоинства и  недостатки каждого, просто  скажу  - настоящие
мужики. Кто служил, воевал, те поймут, что это значит.
     Командный пункт первого батальона размещался в подвале железнодорожного
вокзала.  Когда  мы  вошли,  комбат кого-то  отчаянно  материл  по  полевому
телефону.
     - пкарный бабай, ты куда лезешь, идиот! Они тебя, лопуха, выманивают, а
ты со своими  салабонами прешь  на рожон!  Зачистку  делай,  все, что у тебя
вокруг, зачищай! Чтобы ни одного духа не было в зоне ответственности! - орал
комбат в  трубку. - "Коробочки" оттащи назад, пусть махра работает! Сам сиди
на НП, не высовывайся!
     Бросив трубку телефонного аппарата, увидел меня.
     - Здорово, - улыбнулся он.
     - Бог в помощь, - сказал я, протягивая руку.
     - Что  нового  в  штабе? Идем пообедаем,  - предложил комбат,  радостно
глядя на меня. Увидеть на войне знакомое лицо - это радость. Это значит, что
везет не только тебе, но и твоим товарищам тоже.
     Еще не отошедший от боя, беготни и стрельбы, я  знал, - если сейчас  не
выпить,  не  успокоиться,  начнет  бить мелкая нервная  дрожь. Или наоборот,
нападет полуистеричное состояние, захочется говорить, говорить...  Поэтому я
с благодарностью принял приглашение к столу.
     Усевшись на ящики из-под снарядов, комбат негромко позвал: "Иван, у нас
гости, иди  обедать". Из соседнего подвального помещения появился  начальник
штаба  первого батальона капитан  Ильин.  Худой,  если не  сказать поджарый,
первый заводила в бригаде по волейболу, но  при работе педант, аккуратист. В
мирной  жизни всегда подтянутый, наглаженный, сверкающий, сейчас он мало чем
отличался от всех остальных. Такой же закопченный, небритый, невыспавшийся.
     -  Здорово, Слава, - сказал он, и глаза  его чуть заблестели.  Мы с ним
были  почти  ровесники, но только я  -  старший офицер  штаба бригады, а  он
начальник штаба батальона. И оба капитаны. Нас  с Иваном давно уже связывали
дружеские отношения, дружили и жены и дети.
     Я не скрывал своих эмоций и полез обниматься. Потихоньку стали давать о
себе знать нервы, подкатывала истерия после короткого моего перехода.
     За  бойцов  я не беспокоился,  они находились среди  своих,  так  что и
накормят и обогреют.
     - Слава, ты за снайпером? - спросил комбат.
     - За ним, за кем же еще, - ответил я. - Как вы эту суку взяли?
     -  Да этот гад нам  три  дня покоя не давал, -  посуровел Иван. - Засел
рядом с вокзалом и через площадь поливал нас. Троих бойцов положил и первого
ротного ранил в ногу. А эвакуировать нет возможности. Вызывали медиков сюда,
на месте оперировали.
     - Ну,  как он, -  спросил я, - историю про медиков  я слышал,  молодцы,
нечего сказать, а вот как ротный - жить-ходить будет?
     - Будет, будет, -  радостно подтвердил комбат, - вот только отстранил я
его,  а  взводных, сам знаешь,  нет, вот и  командуют двухгадюшники.  (Таким
нелестным термином называли выпускников институтов, призванных на два года в
офицерском звании).  Но  этот  вроде парень  толковый. Горячий,  правда, как
Чапай на лихом коне, хочет всю Чечню один освободить.
     -  Что у снайпера было? -спрашиваю я. -  А то, может,  и не  снайпер, а
так, перелеканный какой-нибудь, малахольный местный  житель, их сейчас много
по городу бродит.
     Комбат с начштаба  вроде как даже и  обиделись. Иван вскочил, побежал в
свою каморку и  принес  нашу отечественную винтовку СКС.  Вот только  оптика
импортная,  я это сразу понял, - видел уже, скорее  всего, японская. Хорошая
игрушка.
     Пал   Палыч  -  комбат  -   пока  мы   осматриваем  с  Иваном  карабин,
рассказывает,  что  в карманах  у  задержанного  было обнаружено  две  пачки
патронов, а в его "лежке", - то есть там, где он устраивал засаду - упаковка
пива  и два блока сигарет. Рассказывая,  Палыч  накрывал  стол:  резал хлеб,
открывал тушенку, сгущенку, невесть  откуда  взявшиеся салаты,  маринованные
помидоры и огурцы. Наконец поставил на импровизированный стол бутылку водки.
     Я тем временем пересчитал  зарубки на  прикладе: выходило тридцать две.
Тридцать  две  оборванные  наши жизни.  Как  работали  снайперы,  мы все  не
понаслышке  знали. Когда по старым, чуть ли не  довоенным  картам  мы  ночью
входили в город, -  они  нас встречали. И хотя  мы  мчались, разбивая головы
внутри  БМП, дробя  зубы  от  бешеной  езды  и  кляня всех  и  вся, снайпера
умудрялись  отстреливать  у  проезжавшей мимо  техники  мотающиеся туда-сюда
антенны, да еще и ночью, в клубах пыли.  А когда наши оставались без связи и
командиры  посылали бойцов посмотреть, что  за ерунда, -  тут  их  и  убивал
снайпер. А  еще у  духовских стрелков такая хитрость: не убивают человека, а
ранят,  -  бьют по  ногам,  чтобы  не  уполз, и ждут. Раненые  кричат, а  те
расстреливают  спешащих на  помощь, как цыплят. Таким образом около тридцати
человек  потеряла бригада на снайперах,  и  к ним  у  нас  особый счет.  Еще
удивительно, что бойцы этого гада живым взяли.
     Во  втором  батальоне  на днях  обнаружили лежку, по  всем  признакам -
женщины.  Все как  обычно: диван или  кресло, безалкогольные,  в  отличие от
мужчин-снайперов,  напитки и  какая-то мягкая  игрушка. Неподалеку  спрятана
винтовка. День бойцы в засаде прождали, не шевелясь. Ни в туалет сходить, ни
покурить. И дождались. Что там было -  никому не ведомо, но чеченка вылетела
птичкой с крыши  девятиэтажного дома,  а  по дороге к земле ее  разнес взрыв
гранаты.  Бойцы  потом торжественно клялись,  что она почувствовала запах их
немытых  тел и рванула на крышу,  а оттуда и  сиганула вниз.  Все,  конечно,
сочувственно  кивали  головой  и жалели, что не приложили руку к ее  полету.
Никто  не поверил, что в  последний полет  с гранатой  она отправилась сама.
Чеченцы, насколько я помню, не кончали жизнь самоубийством, это наша черта -
страх  перед пленом, бесчестием,  пытками.  После того случая комбат второго
батальона произнес фразу, ставшую девизом нашей бригады: "Сибиряки в плен не
сдаются, но и в плен не берут".

     Комбат  тем временем  разлил водку,  и мы с  Иваном присели.  Если  кто
говорит,  что  воевали  пьяные,  - плюнь  ему  в  рожу.  На  войне  пьют для
дезинфекции, не всегда вскипятишь воду,  руки хорошо помоешь. "Красные глаза
не  желтеют"  -  девиз фронтовых  медиков.  Воду для пищи,  питья,  умывания
приходилось брать в Сунже - такая небольшая речушка, которая протекает через
всю  Чечню, в том числе и через  Грозный.  Но в  ней столько  трупов людей и
животных плавало, что о гигиене и думать не  приходилось. Нет, напиваться на
войне  никто не будет - верная смерть. Да и товарищи не позволят - что там у
пьяного с оружием на уме?
     Подняли пластиковые  белые стаканчики  - мы их  в аэропорту  "Северный"
много набрали - и сдвинули. Получилось не чоканье, а шелест, "чтобы замполит
не слышал", шутили офицеры.
     - За  удачу, мужики, - произнес комбат,  и, выдохнув воздух из  легких,
опрокинул полстакана водки.
     - За  нее,  окаянную, - подхватил я и тоже выпил.  В  горле сразу стало
горячо, теплая  волна покатилась внутрь  и остановилась  в  желудке. По телу
разлилась истома. Все набросились на еду, когда еще удастся вот так спокойно
поесть.  Хлеб, тушенка, огурцы, помидоры, все полетело в желудок. Теперь уже
Иван разлил водку, и мы выпили,  молча прошелестев стаканчиками. Закурили. Я
достал было свои, привезенные еще из дома "ТУ-134", но, увидев у комбата и у
Ивана "Мальборо", убрал обратно.
     - Снайперские?  -  поинтересовался  я, угощаясь  из  протянутых  обоими
пачек.
     - Оттуда, - ответил комбат.
     - Как второй батальон? - спросил Иван, глубоко затягиваясь.
     -  Берет  гостиницу "Кавказ", сейчас в  помощь  им  кинем третий бат  и
танкистов. Духи засели и  крепко сидят, держатся за  нее. Ульяновцы и морпех
штурмуют Минутку и дворец Дудаева. Но только людей теряют, а толку мало.
     - Значит, и  нас скоро пошлют им на помощь, - встрял в разговор комбат.
- Это тебе не бутылки о голову колотить, тут думать надо,  как людей сберечь
и задачу выполнить. Никогда не понимал десантников, это ж надо  добровольно,
в трезвом состоянии выпрыгнуть из самолета, а? - беззлобно пошутил Палыч.
     - А я никогда не понимал пограничников, - подхватил Иван, - четыре года
в училище  их учили  смотреть в  бинокль и  ходить рядом с собакой. Чует мое
сердце, будем грызть асфальт на этой долбаной площади.
     Про себя я уже решил, что не довезу этого снайпера  до  штаба  бригады.
Умрет он, сука,  при попадании шальняка или при "попытке  к  бегству".  Один
черт, все, что он мог рассказать, он уже рассказал.
     Это в кино психологически убеждают "языка"  в  необходимости рассказать
известные  ему  сведения,  ломают его  идеологически.  В реальной  жизни все
проще. Все зависит от фантазии, злости и времени. Если время и желание есть,
то  можно  снимать  эмаль  у  него с зубов  с помощью  напильника,  убеждать
посредством полевого  телефона. Такая коричневая  коробочка с ручкой  сбоку.
Цепляешь  два  провода  к собеседнику  и  покручиваешь ручку, предварительно
задав пару-тройку вопросов. Но это делается в комфортных условиях и если его
предстоит  отдавать  в  руки  прокурорских  работников. Следов не  остается.
Желательно предварительно окатить его  водой. А чтобы не было слышно криков,
заводишь рядышком тяжелую бронетехнику. Но это для эстетов.
     На  боевых  позициях все гораздо проще -  из  автомата  отстреливают по
очереди пальцы на  ногах. Нет ни одного  человека, кто бы выдержал подобное.
Расскажешь, что знал и что помнил. Что, читатель, воротит? А ты  в это время
праздновал Новый год, ходил в гости, катался с детишками полупьяный с горки,
а не шел на площадь и не митинговал  с требованием  спасти наших  бойцов, не
собирал теплые вещи,  не давал деньги тем русским,  которые бежали из Чечни,
не отдавал часть пропитых тобой  денег на  сигареты для  солдат. Так  что не
вороти нос, а слушай сермяжную правду войны.
     - Ладно, давай третью, и пошли смотреть на  вашего стрелка, - сказал я,
разливая остатки водки по стаканам.
     Мы  встали,  взяли  стаканы, помолчали  несколько секунд  и  молча,  не
чокаясь, выпили. Третий тост - он  самый главный у военных. Если  у штатских
это тост  за "любовь", у студентов еще за что-то, то у военных  это тост "за
погибших", и пьют его  стоя и молча, не  чокаясь,  и каждый пропускает перед
своим  мысленным взором тех, кого он  потерял.  Страшный тост,  но, с другой
стороны, ты знаешь,  что если погибнешь, то и через пять,  и  через двадцать
пять  лет  какой-нибудь сопливый лейтенант в  забытом Богом  дальневосточном
гарнизоне или обрюзгший полковник в штабе престижного округа поднимут третий
тост - и выпьют за тебя.
     Мы  выпили, я кинул  в  рот кусок тушенки,  пару зубков чеснока,  кусок
"офицерского  лимона" - лука  репчатого.  Никаких  витаминов на  войне  нет,
организм их  постоянно требует, вот и  прозвали лук офицерским лимоном. Едят
его на войне всегда и везде,  запах, правда, ужасный, но женщин у нас нет, а
к запаху  привыкаешь и  не замечаешь, тем  более, что  он хоть  немного,  но
отшибает  везде преследующий тошнотворный,  выворачивающий  наизнанку  запах
разлагающейся  человеческой  плоти. Съев  закуску,  запил ее прямо  из банки
сгущенным молоком, взял из  лежавшей на  столе комбатовской пачки сигарету и
пошел первым на выход.
     Следом за мной  потянулись комбат  и  Иван Ильин. Метрах в  тридцати от
входа в подвал  вокруг  танка стояли плотной стеной бойцы  и  что-то  громко
обсуждали. Я обратил внимание, что  ствол  пушки  танка как-то неестественно
задран вверх. Подойдя поближе, мы  увидели,  что со ствола свисает натянутая
веревка.
     Бойцы,  завидев  нас,  расступились. Картина,  конечно,  колоритная, но
страшная, - на конце этой веревки  висел человек, лицо его было распухшим от
побоев, глаза  полуоткрыты,  язык  вывалился, руки  связаны  сзади.  Хоть  и
насмотрелся я  за  последнее время на  трупы,  но не  нравятся  они мне,  не
нравятся, что поделаешь.
     Комбат начал орать на бойцов:
     - Кто это сделал?! Кто, суки, желудки недорезанные?! (Остальные эпитеты
я приводить не буду, попроси у любого  строевого военного,  прослужившего не
менее десяти лет в армии, поругаться - значительно  увеличишь свой словарный
запас разными речевыми оборотами).
     Комбат  продолжал бушевать,  допытываясь правды, хотя  по выражению его
хитрой рожи я понимал, что он не осуждает своих бойцов. Жалеет, конечно, что
не сам  повесил, но надо же перед офицером из штаба "картину прогнать". И я,
и бойцы  это прекрасно понимаем. Также мы понимаем,  что никто из командиров
не подаст  документы в военную прокуратуру за подобное. Все это пронеслось у
меня  в голове,  пока  я  прикуривал  комбатовскую сигарету. Забавно,  всего
несколько часов назад эти  сигареты принадлежали вот  этому  висельнику, чьи
ноги раскачиваются неподалеку на уровне моего лица, затем орущему комбату, а
я ее выкуриваю, наблюдая за этим спектаклем.
     Мне надоел этот затянувшийся цирк, и я  спросил, обращаясь к окружившим
бойцам, среди которых я заметил и Семена с Клеем:
     - Что он сказал, перед тем как помер?
     И тут бойцов как прорвало. Перебивая друг друга,  они рассказывали, что
"эта сука"  (самый  мягкий эпитет)  кричал,  что  жалеет, мол,  что  удалось
завалить только тридцать два "ваших".
     Бойцы особенно  напирали  на слово "ваших". Я  понял,  что  говорят они
правду, и если бы он не  произнес  своей исторической фразы, то, может быть,
какое-то время еще и жил бы.
     Тут один из бойцов произнес, развеселив всех:
     - Он, товарищ капитан, сам удавился.
     - Со связанными руками он затянул петельку на поднятом стволе и сиганул
с брони, так, что ли? - спросил я, давясь смехом.
     Потом повернулся к комбату:
     - Ладно,  снимай своего  висельника, запишем  в боевом  донесении,  что
покончил  свою  жизнь  самоубийством,  не  вынеся мук  совести, - я выплюнул
окурок и размазал его каблуком. - Но винтовочку я себе заберу.
     -  Николаич, - впервые  по отчеству  ко мне обратился комбат,  - оставь
винтовку, я как посмотрю на нее, так меня всего переворачивает.
     Посмотрев  в  его  умоляющие  глаза,  я понял,  что бесполезно забирать
винтовку.
     - Будешь должен, а ты, - обращаясь к Ивану, - будешь свидетелем.
     - Ну, Николаич, спасибо, - с жаром тряс мою руку Палыч.
     - Из-за этого идиота мне пришлось тащиться под  обстрелом, а теперь еще
обратно топать.
     - Так  забери его с  собой, скажешь, что погиб при обстреле,  - пошутил
Иван.
     -  Пошел  на хрен,  - беззлобно  ответил я. - Сам  бери  и  тащи  этого
мертвяка.  И если вы  будете  иметь  неосторожность брать еще кого-нибудь  в
плен, то либо сами тащите  его в штаб бригады, либо кончайте его без шума на
месте. А  бойцов, которые его взяли,  как-нибудь поощрите. Все,  мы  уходим.
Дайте команду, чтобы нас пару кварталов проводили.
     Мы пожали друг  другу  руки, комбат, сопя,  полез во внутренний  карман
бушлата и вытащил на свет нераспечатанную пачку "Мальборо". Я поблагодарил и
окликнул своих бойцов:
     - Семен, Клей, уходим.
     Они подошли, поправляя оружие.
     - Готовы? Вас хоть покормили?
     -  Покормили  и  сто  грамм  налили,  -  ответил  Семен.  -  Патроны  и
подствольники пополнили.
     -  Ладно,  мужики,  идем, нам  засветло  добраться  до  своих  надо,  -
пробормотал я, застегиваясь на ходу, и пристегнул новый рожок к автомату.
     Рожок  у  меня  был знатный:  достал два  магазина от ручного  пулемета
Калашникова. Емкостью они на пятнадцать  патронов больше,  чем автоматные, -
45 штук помещается в каждом. Сложил их "валетом", смотал изолентой, вот тебе
и 90 патронов постоянно под  рукой. Жаль только, что автомат калибра 5,45, а
не 7,62,  как раньше. У  5,45 большой рикошет и пуля  "гуляет", а  7,62  как
приложил, так уж приложил.  Бытует такая  байка -  якобы американцы во время
войны  во  Вьетнаме  пожаловались своим оружейникам, что от их винтовки М-16
много раненых,  но мало убитых  (так,  впрочем, и с  нашим автоматом АК-47 и
АКМ).   Вот   и  приехали   оружейники  к  своим   войскам  на   поле   боя.
Поглядели-посмотрели и прямо на месте начали эксперименты - рассверливали на
острие пули отверстие и в него впаивали иголку. От этих операций центр  пули
смещался  и она,  хоть и  становилась менее устойчива  при  полете и  давала
больше рикошета,  чем прежняя, но  при попадании  в человека наворачивала на
себя  чуть  ли не  все его кишки. Меньше ранений стало  у противника, больше
смертельных исходов.
     Наши ничего оригинальнее не нашли, как пойти вслед за американцами, и в
Афгане заменили Калашниковы калибра 7,62 на пять сорок  пятый калибр. Может,
кому он и нравится, но только не мне.
     Застегнувшись, взяв в руки оружие, мы попрыгали и осмотрели друг друга.
     -  С Богом, -  произнес  я,  обернулся, увидел  пятерых бойцов, которые
проделывали те же операции, что и мы, и были готовы нас сопровождать.
     Я посмотрел еще раз  на  повешенного снайпера,  но  ствол  пушки  танка
находился под обычным для него  углом, и веревки с покойником уже не было на
нем.
     - Все, пошли, - скомандовал я и  кивком головы показал, чтобы  бойцы из
первого батальона шли первыми.

     Зная окружающую местность, они  не  пошли как мы, поверху,  а, нырнув в
подвал, повели нас через завалы  и щели. Где-то мы спускались в канализацию,
затем где-то вылезали. Я совершенно потерял ориентацию и только по наручному
компасу сверялся  с маршрутом движения. Выходило,  что верной  дорогой идем.
Спустя где-то тридцать минут сержант, возглавлявший наш переход, остановился
и стал искать сигареты. Мы все закурили. Потом он сказал:
     -  Все, теперь  до  ваших  коробочек  осталось пять-семь кварталов,  не
больше, но подвалами дороги  дальше нет.  Придется вам дальше самостоятельно
поверху добираться.
     Докурив,  я  протянул  руку  сержанту, затем  попрощался  с  каждым  из
сопровождавших нас бойцов и произнес:
     - Удачи! Нам всем нужна удача.
     - Вы идите вперед, а мы послушаем минут десять, - сказал сержант.
     - Давай,  - обращаясь и к  Семену и к Клею, приказал я, показывая рукой
направление  движения.  И  первым  выскочил  из  разбитого   подвала,  упал,
перекатился  и  начал  осматриваться,  поводя  стволом  автомата. Не заметив
ничего  подозрительного,  махнул своим.  Первым  выскочил  Семен,  за ним  с
радиостанцией Клей.
     Вот таким макаром мы передвигались еще в  течение сорока минут, пока не
встретились со своими "коробочками". Как только мы  начали движение, на  нас
обрушился шквальный огонь с верхних этажей.
     Головную  машину,  на которой  я ехал, занесло  влево, ударило об угол.
Скорость сначала упала, а затем БМП и  вовсе остановилась. Мы  как сидели на
броне сверху, так и заматерились, открывая заградительный огонь.
     -  Трахнутый по голове, механик, ты что, твою мать, уматываем скорее, -
гудел  я в горловину люка, затем, обращаясь уже к сидевшим бойцам  рядом  со
мной, - ставь дымовую завесу!
     - Гусеницу сорвало! - заорал механик, выскакивая из БМП.
     - Твою мать, все с брони! Четверо натягивают гусеницу,  остальные  -  в
оборону, два подствольника  к бою, остальные  -  автоматы,  вторая машина  -
пушку. Все, ребята, начали, поехали!
     Азарт  боя  вновь охватил  меня. Страх -  первое чувство, но  знаешь, -
когда  переборешь  его,  чувствуешь  привкус  крови  во рту,  ощущаешь  себя
спокойным  и могучим, органы чувств обострены. Замечаешь все,  мозг работает
как хороший компьютер, мгновенно выдает  правильные решения, кучу вариаций и
комбинаций. Мгновенно  скатился с брони,  перекат, и вот я  уже  за обломком
бетонной  стены.  Судорожно  ищу цель, что-то пока  не  видать,  откуда  нас
долбят.  Так, вдох-выдох,  вдох и медленный выдох,  все - я готов,  поехали,
славяне, натянем глаз на черную задницу!  Адреналин вновь  бушует в крови, и
веселый азарт опять закипает во мне.
     Бойцам дважды приказывать не пришлось. Быстро, сноровисто они выдернули
кольца из коробок с генераторами дыма, и наша машина окуталась разноцветными
клубами. Российский солдат запаслив  и на  всякий пожарный случай тащит все,
что плохо  лежит.  Вот, когда  брали аэропорт  "Северный", ребята и  набрали
всевозможных дымов. Во второй  машине, увидев наш маневр, повторили фокус  с
дымами.  И  вовремя,  так  как духи, видимо, поняв,  что  наугад  не удастся
выкосить пехоту с брони, начали обстреливать нас из  РПГ.



     Что такое  РПГ? Обычный гранатомет,  премилая игрушка, есть у  него
еще и сестричка, "муха" называется, представляют  они из  себя трубу, первые
модификации были раздвижные. "Муха" предназначена  для уничтожения пехоты, а
РПГ - для  уничтожения  бронетехники. Когда он, сволочь,  встречается  с
препятствием (как правило, это бронированные листы), так мгновенно выпускает
огненную  струю толщиной с иголку, которая прожигает металл и создает внутри
бронеобъекта  веселенькую   температуру   градусов   эдак   тысячи   в  три.
Естественно,  что  БК  (боекомплект)  начинает  взрываться.  Таким  страшным
взрывом у танков отрывает и откидывает метров на тридцать многотонные башни,
разрывает  в  клочья  экипаж,  десант. И  если видели  в  хронике  тех  дней
сожженных  танкистов,  то  по  своим  размерам были  они  чуть больше  куклы
Барби...  А  сколько  пехоты  погибло,  когда  ребята вот  так сидели внутри
железных ловушек.  Правда, были случаи, когда механик или наводчик  сидели с
распахнутыми  люками  и  взрывом  их  просто выбрасывало,  немножко  ломало,
немножко глушило, но - живые и не инвалиды.
     И вот эти сукины дети  -  духи  - начали нас долбить из "шмелей", но ни
нас не  было видно  противнику, ни нам его. Надо отметить,  что  картину  мы
собой представляли забавную. Окутанные тяжелым, черным - штатным - дымом, из
которого,  как гейзеры, в небо  весело  поднимались разноцветные авиационные
дымы, синий, красный, желтый.  Они  переплетались  между  собой, смешиваясь,
затем вновь расходясь, отвлекая противника.
     На  второй  БМП  заговорила  пушка,  стреляя  наугад  в сторону, откуда
раздавались залпы из гранатометов. И  тут  раздался  взрыв  в  той  стороне,
откуда  велся  по  нам  огонь.  То  ли мы попали, то ли просто гранатометчик
сгоряча ошибся. Что "шмель", что "муха" - труба она и есть труба, только для
совсем  уж  идиотов  имеется надпись со стрелкой "направление стрельбы". Кто
его знает, что там произошло, но сегодня Бог был на нашей стороне.  Услышав,
что  стрельба  со  стороны духов стихла, бойцы радостно завопили, в основном
это были маты и междометия, понятные, наверное, всем воинам в мире.
     -  Не звиздеть! - рявкнул я. - Натягивать гусеницу, вторая машина -  на
охрану.
     Встал и осторожно начал разминать затекшие ноги и спину, ни  на секунду
не  расслабляясь и  вглядываясь сквозь начавший  рассеиваться  дым в здание,
откуда велась стрельба.
     Судя по углу огня, это был этаж  третий. В суматохе боя и из-за дымов я
даже толком и не  рассмотрел,  откуда палили по нам. И вот сейчас сквозь дым
увидел, что на третьем этаже зияет огромная дыра, вывороченная взрывом, и из
нее валит черный дым.
     Семен, который весь бой  был рядом  со  мной, показывая на  отверстие в
стене, радостно произнес:
     - Спеклись суки! Вячеслав Николаевич, может, проверим?
     В его глазах светилась такая мольба, как будто там ждала его невеста. У
меня самого чесались руки.
     -  Сейчас,  подожди, - сказал я и, обращаясь  к  механикам,  возившимся
возле бронемашины, - долго еще будете сношаться с этой гусеницей?
     - Сейчас, товарищ капитан, еще пяток минут, - прохрипел один из бойцов,
помогая натягивать гусеницу на ведущую шестерню.
     - Семен,  Клей, Мазур, Американец,  Пикассо -  со мной. Остальные чинят
ходовую и прикрывают нас. Если мы  не возвращаемся через полчаса, уходите на
два квартала на север. Там ждете еще полчаса, затем идете в штаб бригады. На
время моего отсутствия старший - сержант Сергеев. Позывные те же. Все.
     И уже тем бойцам, которые идут со мной:
     - Вражьи дети, идем. Пикассо впереди, замыкающий - Клей, Семен - правая
сторона, Мазур - левая сторона. Приготовить гранаты.
     - А я? - подал голос щупленький, но обладающий  внешним обаянием  боец,
имевший первый спортивный разряд по скалолазанию и прозванный Американцем за
то, что призывался в армию в шортах, расписанных под американский флаг.
     - А ты пойдешь  рядом и не будешь щелкать хлебалом, - беззлобно ответил
я. - Пошли, зачистим духов.
     Все прекрасно  понимали, что значит "зачистить", это означало в плен не
брать,  "хороший индеец  - мертвый индеец", - девиз конквистадоров  подходил
как нельзя лучше  к  нашему  случаю. Что мог  нам дать  живой дух, тем более
какой-то  пехотинец? Да ничего,  ни  карт, ни  складов, ни систем  связи,  -
ни-че-го. А  если он, сука, раненный,  тогда еще и возись  с ним,  выставляй
пост охраны. А он может и пакость какую-нибудь устроить, диверсию, например.
Обменять его тоже не удастся. Прикончим,  и все тут. Да ему и самому лучше -
хоть пытать не будем.


2

     Со  всеми предосторожностями  мы  поднялись  на  третий  этаж.  В  двух
соседних квартирах были  оборудованы огневые позиции. В одной квартире лежал
гранатометчик,  в другой  - два стрелка  с пулеметами Калашникова.  Но самое
поразительное, что это  были  пацаны лет по  13-15. Один из стрелков был еще
жив  и, находясь без  сознания,  тихо  стонал. Судя по  обильно кровоточащей
культе  на месте оторванной ноги, ему не  выжить. Снаряд  из пушки  попал  в
комнату  к  гранатометчику и, видимо, разнес его склад. Я еще раз огляделся,
хорошее настроение в момент улетучилось. Конечно, это духи, и они стреляли в
нас,  и  они  жаждали  нашей смерти, но... Но они пацаны. Дрянь. Я сплюнул в
сторону и приказал стоявшим рядом бойцам: "Добейте  его  и  потом  прочешите
весь подъезд, может, кто еще и уполз". Хотя сам сомневался в этом.
     Раздались  очереди  из трех  автоматов  -  это  Семен, Клей  и  Пикассо
выпустили по короткой очереди в израненное тело. Пацана всего выгнуло,  пули
разорвали, разворотили, развернули грудную клетку, кто-то попал в голову, ее
разнесло, обрызгав стены кроваво-серыми сгустками мозгов. Я спокойно смотрел
на это  убийство.  Затем  отвернулся  от  трупа,  нет,  все-таки не  люблю я
покойников,  а  может,  это  естественная  реакция   нормального,  здорового
организма? Кто знает. Достал пачку снайперского "Мальборо", угостил бойцов.
     -  Я же русским языком сказал: "Прочесать подъезд". Кому  не понятно? -
затянувшись сигаретой,  сказал  я.  Бойцы,  забубнив  что-то  под нос, пошли
выполнять приказ.  Тем  временем, я,  сдерживая позывы рвоты,  окуривая себя
сигаретным дымом, принялся ощупывать карманы убитых.
     Ого! Никак  военный  билет,  да еще и  не  один. Так,  смотрим: Семенов
Алексей Павлович,  1975  г. рождения. Семенов,  Семенов,  Семенов. Что-то  в
памяти у  меня  зашевелилось.  Не тот  ли это Семенов из инженерно-саперного
батальона,  который  пропал  без  вести  после  штурма аэропорта "Северный"?
Отправили  его  принести огнепроводный  шнур  для  разминирования,  и пропал
пацан. А не он ли это и стрелял в нас?  Я  внимательно осмотрел лица  духов,
сравнивая с плохой фотографией на  военном билете, заглянул в пролом  стены,
глянул на  гранатометчика. Нет, слава Богу, нет. Начал листать дальше билет.
Бля! Наша  часть, наш Семенов. Спасла  вас, сволочей, смерть,  а то бы лютая
кончина была вам  уготована. Сам бы побеседовал, за время войн на территории
бывшего Союза я научился развязывать языки, да так,  чтобы долго жили  и  не
сходили с ума.
     Вмиг  прошло  сожаление  о пацанах,  о их  загубленных душах, и  только
злость,  злость такая, что зубы свело судорогой. Если надо, за своего бойца,
русского,  многих  своей  рукой сокрушу и своей  жизни  не пожалею,  лишь бы
только вернуть его, балбеса, домой, живым и невредимым.
     Тут с лестницы донеслись крики моих бойцов.
     -  Товарищ  капитан,  товарищ капитан,  кого-то нашего  нашли,  там, на
крыше! - захлебываясь, кричал Американец.
     Я  стрелой вбежал  по лестнице,  и  не было никакой  одышки.  На крыше,
прибитый гвоздями, как  Иисус, на  кресте лежал  наш боец.  В  рот  ему  был
вставлен его же отрезанный половой член. И даже несмотря на покрытое  коркой
грязи разбитое лицо, я  опознал его по  фотографии: он, он - Семенов. И хоть
я,  может,  и видел его  всего  раз десять, и  даже не  общался  с ним,  ком
подкатился к горлу, на глаза навернулись слезы, защипало в  носу. Я пожалел,
что  не знал его  раньше:  по-моему, он вообще был  прикомандирован к  нашей
бригаде прямо накануне отправки в Чечню из Абакана.
     - Они  его приколотили к кресту и поставили на  крыше, видимо,  взрывом
его  опрокинуло,  поэтому мы  и  не  заметили,  -  начал объяснять  Пикассо,
почему-то ему было неловко, что не сразу обнаружили парня.
     -  Наш  это солдат, - с трудом прорывая комок в горле, сдерживая крик и
маты,  как  можно спокойней  произнес  я, -  Семенов из  саперов,  пропал  в
"Северном" на разминировании. Нашел его военный билет на одном из стрелков.
     Бойцов как током ударило, они начали суетиться вокруг Семенова, бережно
снимать с  креста, при  этом  старались  не повредить его,  обращались как с
живым, перешептывались, чтобы не разбудить, а у самих слезы капали и капали,
мешая   работать.   Я  отвернулся,  достал  пачку  сигарет,  закурил,  жадно
затягиваясь,  загоняя   клубок  дальше   внутрь.  Искоса  посматривал,   как
продвигаются дела. Когда  сняли Семенова  с  креста  и из  валявшихся  рядом
тряпок и досок  соорудили  что-то вроде носилок, уложив на  него мученика, я
сказал:
     -  Клей,  выходи на "коробочки",  пусть подъедут поближе, передай,  что
несем "груз 200"... Наш "груз 200".
     Я  пошел впереди, проверяя дорогу.  Бойцы  осторожно, обращаясь  как  с
раненым,  несли  Семенова на  носилках.  Замыкал  шествие Клей,  нагруженный
радиостанцией и остатками того оружия, которое мы обнаружили у духов.
     Выйдя из подъезда, мы погрузили тело в отсек  для десанта и поехали. По
себе я чувствовал, что сейчас горе тому духу, кто попробует  высунуть нос на
нашем пути.  Для подтверждения своих  мыслей я  оглянулся, и увидел у бойцов
такие же  страшные  пустые глаза, как и у меня самого, только  пылает внутри
огонь мщения и ничего больше - ни одной  мысли, пустота. Крови, крови, крови
хочу,  чтобы излить  свою ярость,  чтобы  под прикладом  треснул череп,  под
ботинком хрустнули  ребра.  Костяшками пальцев пробивать  и  рвать  артерии,
заглянуть в глаза перед смертью и спросить его, ее,  их:  "Зачем ты, падаль,
стрелял в русских?"
     Ну, держитесь, суки, не будет вам пощады, никому не будет, ни старикам,
ни  детям,  ни женщинам - никому.  Правы  были  Ермолов  и  Сталин  - данная
народность не подлежит перевоспитанию, лишь уничтожению.
     БМП,  как  бы  чувствуя  наше  настроение,  рвались  вперед,  двигатели
работали ровно, без  перебоев,  периодически окатывая  нас жирными выхлопами
несгоревшей солярки, добавляя к нашему черному виду некий щегольской глянец.
Но глаза не переставая пылали безумным огнем, требуя мести, и не было в этот
момент в душе места  для трусости, не было желания убежать. Наверное, именно
в  этом  состоянии человек ложится на  амбразуру, чтобы своей  жизнью спасти
другие. Желание мести  перерастает в заботу  о ближнем, находящемся рядом  с
собой, появляется чувство самопожертвования ради других.
     Кося  одним  глазом  на  окружающую  обстановку,  я  кожей   чувствовал
шевеление в развалинах домов. Положив автомат  на локтевой  сгиб,  пошарив в
кармане, извлек остальные военные билеты, забранные у мертвого духа, и начал
читать. Петров  Андрей  Александрович, так  - Майкопская бригада.  Елизарьев
Евгений Анатольевич - внутренние войска (у  внутренних войск и пограничников
номера частей четырехзначные, в армии - пятизначные). Всего  восемь билетов.
Всего восемь жизней. Где вы, парни? Видимо, об этом никто никогда не узнает,
и  будет мать до  конца жизни своей плакать, нет могилы сына, некуда прийти.
Страшно все это.
     Досмотрев билеты,  я убедился, что нет больше бойцов из нашей бригады и
нет  моих земляков.  Спрятав  билеты,  оглядел своих  архаровцев  и  покачал
головой,  говоря тем самым, что из наших больше никого. Они  вновь отвернули
свои сосредоточенные лица и начали внимательно осматривать проносящиеся мимо
места недавно прошедших боев.
     Разрушенные  здания,  дома,  вывороченные  с  корнем  деревья.  Местами
виднелась сгоревшая,  брошенная техника.  Как  правило,  это  были сожженные
танки,  с оторванными,  отброшенными на  много  метров башнями, разорванными
гусеницами.  БМП  или  БТР,  у  которых  броня потоньше и сами они  полегче,
разрывало  в куски, - многое зависело от того, куда попадет гранатометчик, а
также какой боекомплект находится внутри. Некоторым  механикам везло, другим
- нет.
     С болью  смотрел на  поваленные деревья, люблю природу. У человека есть
выбор.  Он может  отказаться  ехать сюда, сесть  в  тюрьму за  дезертирство,
купить "белый" билет,  заняться  членовредительством,  да  мало  ли  на  что
способен хитрый ум российского гражданина. А вот  деревья или животные - это
другое  дело. Они ни в чем не виноваты. Их  завел,  посадил человек по своей
прихоти  или потребности, а другие пришли и изувечили, сломали, и ничего они
сделать  не  могут.  Ни  деревья,  ни  животные  не  могут  сбежать,  как-то
защититься. Так многие и приняли смерть вместе со своими хозяевами на пороге
собственного  дома. Кто остался - потом съедят,  потому что через  некоторое
время наступит голод. Уже неоднократно приходилось видеть людей,  шатающейся
походкой слоняющихся тенями  среди развалин зданий.  В основном это старики,
женщины  среднего  возраста. Все,  кто  был  в состоянии  держать  оружие  и
соображать более-менее трезво, ушли в  партизаны, мстить нам.  Ну ладно,  мы
тоже  будем  мстить  вам. Вот и  получается замкнутый  круг. Каждый  из  нас
сражается,  на  его взгляд, за  правое,  святое  дело.  Каждый молится своим
богам, призывая  их  на  помощь себе, и  требуя  возмездия  за смерть  своих
товарищей,  проклиная  противника.  Господь  распределяет  потери  и  трофеи
поровну.  Ладно, повоюем. Правда, тяжело  воевать с  целым народом,  гораздо
легче и проще с регулярной армией одного государства, так нас учили воевать.
В чистом  поле  выбил противника,  затем захватил город,  набрал трофеев,  и
снова в чистое поле.  А  тут как в Афганистане - воюй хрен знает  сколько со
всем народом, да и не война  все  это, а по закону - так, плевая полицейская
операция  по  восстановлению  конституционного  порядка, а  что  такое  этот
порядок, никто  не знал и не  узнает. Ладно, пока мы будем  с духами крошить
друг друга  в капусту, в первопрестольной кто-то здорово погреет руки. Уж на
это я насмотрелся. Для кого война, а для кого мать родная. Хоть бы одну суку
привлекли за ту кровь, что пролили уже на бывших  союзных  просторах.  Я  не
беру в расчет  прибалтов  -  посадили стрелочников да ментов из  ОМОНа,  что
только от этого. Они кроме мести за своих товарищей ничего не поимели, а вот
те, кто руководил и давал распоряжения на данные акции,  вот тем бы  в пупке
штык-ножом поковырять, посмотреть в  расширенные от  боли  и  страха глаза и
оглохнуть от их крика, вдохнуть распахнутыми ноздрями  запах их  крови.  Вот
это действительно весело, а тут...
     А тут люди четыре года  жили по законам  зоны, мы же их  сами накормили
деньгами,  снабдили  оружием,  воспитали,   натаскали  в  ГРУшных   лагерях.
Захотели, чтобы они повоевали вместо нас в Осетии, Абхазии, - якобы мы здесь
не при чем. Тогда, когда они стали не нужны, надо было их убивать, так нет -
надеялись  чечена приручить, хрена вам без масла,  он  и повернул против вас
же, московская братва. Вот  только почему из-за  ваших разборок страдает вся
страна, и  мы из  Сибири примчались, чтобы вас, сук, разводить. Нам до Китая
ближе, чем до Чечни, а еще мужиков из  ЗабВО, ДальВО, ТОФа притащили, так им
до Японии  и  Штатов  ближе будет. Одного  не  могу понять, почему это  духи
спокойно оставили нефтеперегонный  завод, да и нам строго-настрого запрещено
там применять какое-либо тяжелое вооружение. Вон авиация весело бомбит жилые
кварталы, а Старопромысловский район Грозного - ни-ни.
     Значит,  чья-то собственность,  кого-то,  кто  может  Министру  обороны
цыкнуть и сказать, чтобы не смел калечить ее, - весь город можешь сравнять с
землей, а  вот нефтеперегонный не  смей.  Конечно,  когда российский  солдат
входит в раж, его сложно удержать в рамках, да и  не всякий  дух знает,  что
соваться туда нельзя. Он ведь наивно полагает, что сражается за свою  сраную
независимость  и не  подозревает,  идиот,  что  мы  с ним  просто  участники
каких-то разборок, обычных уркаганских разборок по сути своей, правда, очень
крутых. Один паханенок решил кинуть пахана и основать свое дело, вот пахан и
послал свою  братву - российскую армию - на разборки.  А паханенок, не  будь
дурак,  завизжал о  независимости, и его "быки" тоже поднялись. Вот и  пошли
разборки,  тут уже никто  толком и  не помнит, из-за  чего  каша заварилась.
Братки  мстят  друг  за  друга, а  паханы тем  временем наваривают  "бабки".
Отбирают  пенсии и пособия,  прикрываясь войной, а  паханенок  исламский мир
подтягивает дешевой религиозной идеей. Господи, помилуй и помоги!
     Тут  БМП сделала  резкий  разворот,  и меня  чуть не сбросило  с брони.
Правильно, идиот, твое дело сидеть и не щелкать хлебалом, а то ухлопают, или
шею сломаешь, свалившись с машины. Командиры за тебя все продумают и выдадут
готовое  решение. Твое дело выжить и выполнить задачу. Все остальное дерьмо.
Вон  Андрей  Петров,  бывший  командир  минометной  батареи,  имея  какие-то
принципы,  при отправке потребовал, чтобы дали ему две недели для подготовки
своего подразделения, мотивируя это тем, что бойцы только  в ноябре призваны
на службу и автомат в руках  держали один  раз  - на  присяге. Уволили, чтоб
другим неповадно было, уволили  с позором,  как труса, дезертира.  Поставили
лейтенанта  сопливого   -  двухгодичника,  выпускника  института.  Где  этот
лейтенант  с его минометной батареей?  Людей почти всех при штурме аэропорта
положил и сам погиб. Вот так-то. Наберут в армию идиотов, с одними мучаешься
два года, с другими - двадцать пять лет.
     И как только  мы не убеждали своих большезвездных командиров, что мы не
готовы к  войне ни  материально,  ни технически.  Люди физически не  готовы.
Когда в  декабре поступила команда грузиться на  эшелоны и выезжать, как раз
стояли жуткие морозы. Солярка, как водится в армии, была залита в БМП летняя
и  по своему состоянию больше  напоминала  кисель.  Вот умники из  округа  и
придумали добавлять  в  этот  "кисель" керосин,  чтобы тот разбавил  соляру.
Разбавили...  Одна  БМПшка  рванула прямо  в  парке с  полным боекомплектом,
просто чудом никто не пострадал, а вторая при погрузке на платформу, и снова
Бог  был  на нашей стороне. Как водится  в армии, списали на эти взрывы кучу
имущества   и   вооружения,   совсем  точь-в-точь  как  у  Суворова  в   его
"Освободителе".  По  документам получалось, что в этих машинах находилось не
менее пятидесяти полушубков, двадцать пять приборов ночного видения, валенок
и камуфлированных костюмов  не меньше сотни. Когда принесли акт  на списание
для  утверждения  представителю  штаба  корпуса,  тот прочитал  и  приказал:
"Полушубок, камуфлированный костюм ко мне". Зам по тылу командира  бригады в
акте увеличил "уничтоженные" полушубки и камуфлированные  костюмы  ровно  на
единицу и принес вместе с требуемым  вновь  на подпись. Генерал подписал  не
моргнув глазом.
     Сейчас  этот генерал здесь вместе с нами. Слава Богу,  не  мешает  хоть
руководить бригадой, только подписывает  акты  на списание по статье "боевые
потери".
     Потом мои  мысли  переключились на  то,  как  бы убедительней  соврать,
почему снайпер не дожил до штаба бригады. Я, конечно, понимал, что не  будет
никто дышать мне в лицо праведным гневом, а  лишь только сожалением,  что не
удалось лично  намотать его кишки на  свой локоть.  Особенно, конечно, будут
переживать  особисты  и разведчики.  Что тем, что  другим только дай  в руки
противника, заставят заговорить. Мы это тоже умеем, с той лишь разницей, что
они при этом сохраняют налет интеллигентности, а у нас все проще, хотя можем
и побыстрее некоторых языки развязывать. Мастерство не пропьешь.
     В  развалинах  что-то зашевелилось и блеснуло на  лучах  уже заходящего
солнца.  Мозг  даже еще  толком не  сумел  отреагировать  на  это, как  руки
вскинули автомат и  указательный палец  вцепился в спусковой крючок, выбирая
люфт. И только после этого сработало  сознание - увидел зенитчиков  из нашей
бригады, оборудующих  позицию  на  остатках  какого-то  дома.  Они  нас тоже
встретили автоматными стволами, но у всех хватило  ума и выдержки не открыть
огонь. Тем более что их "Шилка" -  зенитная установка на базе БМП с четырьмя
спаренными стволами  - уже разворачивалась в  нашу  сторону. Стоило из такой
махины долбануть по нам - только щепки и полетели  бы. Ладно  хоть  опознали
друг друга.  Мы радостно что-то проорали в качестве приветствия друг  другу.
Так, значит, до командного пункта бригады рукой подать. Ага, вон и фонтан из
огня,  который бьет  из пробитого  газопровода.  Еще  метров двести -  и  мы
"дома". Можно уже и расслабиться.
     - Радист, - обратился  я  к Клею,  - сообщи, что  мы  подъезжаем, а  то
шмалять начнут.
     Клей затараторил что-то в гарнитуру и потом кивнул мне в знак того, что
нас ждут. Говорить, а тем более орать, стараясь перекричать рев двигателей и
шум боя, стоящий над  городом, не  хотелось,  да и чувствовалось присутствие
убитого боевого товарища. Каждый почему-то  ощущал  себя  виновным, что  тот
погиб, а с другой стороны понимал, что на месте этого пацана мог лежать и он
сам.
     Машины  сбавили  ход  и  мы,  маневрируя  на   малой  скорости,  прошли
импровизированный лабиринт из остатков стеновых  панелей,  обломков кирпича.
Из-за  каждого  поворота  на  нас смотрел  сквозь  прицел автомата  солдат с
запыленным и оттого казавшимся каменным лицом  и  уставшими от  напряжения и
хронического недосыпания красными  глазами. Узнав нас, они опускали оружие и
кто улыбками,  кто жестами приветствовали нас. Я догадывался,  что  уже  как
среди рядовых, так и среди офицеров заключаются пари - привезу ли я пленного
снайпера.  Лично я не ставил бы на доставку. Мы так же устало приветствовали
часовых.
     Еще  хорошо,  что  мы   приехали  засветло,  а   то  какой-то  умник  в
министерстве  обороны придумал новую систему паролей, холера ему в бок. Если
раньше все было понятно и просто, то теперь без десяти классов образования и
пол-литра не  разберешься.  К примеру,  если раньше был  пароль "Саратов", а
отзыв  "Ленинград",  то это и  ежу понятно.  А сейчас имеются бойцы, которые
толком писать и читать не умеют - издержки перестройки. А суть новой системы
такова, что на сутки устанавливается пароль цифровой, положим, - тринадцать.
И вот часовой, завидев силуэт в темноте, кричит: "Стой! Пароль - семь!" А ты
должен в уме  мгновенно  вычесть из  тринадцати  семь и  проорать в темноту:
"Ответ  -  шесть!" А  после этого часовой  складывает  в уме семь и шесть и,
получив  тринадцать, пропускает  тебя, но если кто из вас плохо считает  или
его мысли путаются, то боец, выполняя Устав гарнизонной и караульной службы,
да еще и в боевой обстановке, имеет полное право расстрелять тебя без суда и
следствия, и ни один прокурор пальцем не пошевелит, чтобы его  посадить. Сам
дурак,  в  школе  надо  было  математику  изучать. Ладно,  если ты не сильно
контужен или  оглушен, и  боец соображает, а то бывают такие умники, которые
кричат дробные или отрицательные числа, вот тут-то и вспомнишь всех родных и
близких этого бойца, а заодно поневоле и  курс средней школы по  математике.
Зато какой-то московский  засранец  получил благодарность, а то, глядишь,  и
железку на грудь. Эти гады запросто могут такое сотворить.
     С  этими мыслями мы  подъехали  к  полуразрушенному  детскому садику, в
котором и размещался командный пункт нашей бригады. Я спрыгнул с БМП, растер
замершие,  затекшие ноги и на несгибающихся ногах  пошел  к начальнику штаба
подполковнику Биличу Александру  Александровичу, или,  как все его в бригаде
звали, Сан Санычу. На ходу я обернулся и крикнул своим бойцам:
     - Выгружайте героя, и поаккуратней.
     Бойцы понятливо закивали головами.
     Билич Сан Саныч был ростом где-то метр семьдесят пять. Волосы не то что
белые, а скорее  русые. Широк в  плечах,  в голубых  глазах вечные смеющиеся
искорки, или, может, так постоянно  казалось окружающим? Отличало Сан Саныча
от  других  офицеров бригады  то,  что по  жизни,  по натуре  своей  он  был
интеллигентом. Поначалу всем казалось, что  это наносное,  показное, но  чем
дольше с ним общаешься, тем  больше убеждаешься,  что нет, это просто в  его
натуре.  Больше  всего  казалось,  что  он  должен  был  родиться  не в наше
сумасшедшее  время, а во времена гусаров, балов, дуэлей. Даже сейчас,  когда
все более-менее устаканилось,  мы научились воевать  в городских  условиях и
начали  долбить  противника, когда  война  пусть даже  очагово,  но  приняла
позиционный  характер,  подполковник  Билич   находил  время  для  небольшой
утренней зарядки.
     По утрам, если удавалось немного  поспать  ночью, мы выползали из своих
углов в подвале и тряслись от холода, потому что зима, пусть даже и на  юге,
а все  равно  зима.  Воды,  как  правило,  не было,  и щетина,  отросшая  за
несколько дней, уже  не  топорщилась,  а укладывалась по  лицу. Но, глядя на
своего непосредственного командира, невольно подтягиваешься и находишь время
и воду для бритья. Хотя многие офицеры, кто из-за суеверия,  кто из-за лени,
не  брились,  отпуская бороды  и усы.  У  некоторых это очень  даже  неплохо
выглядело. Вот только командир разведвзвода лейтенант Хлопов Роман, по жизни
имевший кожу смуглого оттенка, когда  еще и бороду  отпустил,  стал  вылитый
чечен.  Так во  время боев  за  вокзал  свои же бойцы его  и обстреляли. Его
счастье, что был  он в каске и в бронежилете, а то  ухлопали  бы защитнички.
Вот  с  тех пор и  взял  Хлопов  -  мы  звали его  Хлоп  -  привычку бриться
ежедневно, невзирая на условия и обстановку.
     Недели полторы  назад, когда они с  начальником разведки  прорвались на
аэропорт  "Северный"  в  ставку Командующего  объединенными  войсками, а  на
обратном  пути  напоролись на засаду,  гранатометчики в упор  расстреляли их
БМП.  Хлопа  убило  сразу,  а начальника разведки сильно контузило, бойцы  с
боями двое суток пробирались к своим. Принесли они  и полуразорванного Хлопа
и  контуженного, почти  ничего  не  слышащего и  плохо  видящего  начальника
разведки капитана  Степченко Сергея Станиславовича.  Как потом  рассказывали
бойцы,  днем  отсиживались в  подвалах,  а  по  ночам, рискуя  нарваться  на
автоматную очередь и от своих, и от чужих, пробирались к нам. Ночью спали по
очереди, иногда подкладывая под голову останки несчастного Хлопа.
     Может,  после контузии,  может, после сидения  в подвалах с  трупом, но
что-то  с головой  не  в порядке стало у Сереги Степченко. Водкой, коньяком,
спиртом   лечили   у   него   контузию,   и   зрение   и   слух   потихоньку
восстанавливались, а вот  тесных, замкнутых помещений не выносит. Так  вроде
бы  ничего,  и  воюет  и работает, но,  бывает,  понесет  такую  несусветную
околесицу. Командир бригады полковник Бахель  Александр  Антонович  приказал
отстранить Степченко от должности и присматривать, чтобы не  натворил  чего.
Эвакуировать  не было возможности,  раненые лежали в землянках, вертолеты не
могли  подлететь.  Временно исполнять  обязанности начальника разведки  стал
командир  разведроты старший  лейтенант  Кривошеев Степан.  Билич  Сан Саныч
проявлял заботу о  Степченко, и не только о  Степченко, а обо  всех, кто был
рядом. Распорядился,  чтобы  подготовили  представление на  бойцов,  которые
притащили  Степченко  и  останки Хлопа,  к званию  Героев России. Но все эти
бумаги хранились пока в передвижном сейфе начальника штаба бригады.
     Билич  принципиально не признавал ни  физических  методов при беседах с
противников, ни матов при  общении с подчиненными. Но самое интересное,  что
когда  заорешь  матом  на  кого-то,  то  все  это  гораздо   яснее  и  четче
выполняется. По собственному опыту знаю.
     И  вот  этому  интеллигентному  гусару  мне  предстояло объяснить,  что
снайпера я не привез по одной простой причине - у бойцов не выдержали нервы,
и  подвесили  они   его  на  танковом  стволе.  Обкатывая  в  голове  фразы,
более-менее   щадящие   тонкие  струны  души   Сан  Саныча  и   одновременно
отмазывающие комбата с Иваном Ильиным, я вошел в здание штаба.
     На пути попался зам по тылу бригады Клейменов Аркадий Николаевич, о нем
все говорили так  - не зря Суворов изрек: "Любого интенданта через год можно
смело вешать".  Глядя на упитанное  и ладную фигуру  "зампотыла", понимаешь,
что  прав был генералиссимус, и в  его времена давно бы  болтался на оглобле
Клейменов. Личный багаж его с каждым днем увеличивался, несмотря на бои.
     - А, Слава, ну, как съездил? Привез стрелка?
     - Увы, Аркадий Николаевич, сдох. Помер, - я сделал  скорбную мину, хотя
глаза говорили другое, зам по тылу меня понял и подхватил игру.
     - Как помер? - удивился и, сделав недоуменное лицо, спросил Клейменов.
     - Сердце слабое, - усмехнулся я, - да и ранен еще вдобавок был, так что
не дожил до отъезда. Вот как бы только Сан Санычу это потактичней объяснить.
Чтобы не переживал сильно.
     - Да ему сейчас не до снайпера, и не верил никто, что ты его привезешь.
Тем более вы там  с Ильиным могли ему прямо на месте харакири устроить. Жаль
только, что не довез ты его, тут уже очередь выстроилась на собеседование, -
скалил зубы Клейменов.
     - А ставки делали на доставку снайпера? - спросил я.
     - Делали, но в основном на то, что не привезешь.
     - Да, я еще бойца  Семенова привез, пропал при штурме  "Северного", мои
бойцы его сейчас разгружают. А что еще нового?
     -  Так  тебя  не было всего  часа четыре. Ах, да,  -  голос помрачнел у
Аркадия Николаевича, - начальника штаба второго батальона ранило.
     Мне показалось, что стены качнулись.
     - Это Сашку Пахоменко? - спросил я.
     - Его. Они пробиваются к гостинице "Кавказ", а там духов в  округе, как
чертей  в  аду,  ну,  вот и  в  грудь  попали. Медики  не сумели пробраться.
Санинструктор  перевязку  сделал.  Сейчас  готовим из разведчиков  штурмовую
группу.  Под  прикрытием  темноты попробуем  вытащить,  -  было  видно,  что
Клейменов здорово расстроился, рассказывая все это мне.
     Капитан Пахоменко Александр Ильич был любимцем бригады. Огромного роста
и широкой  души,  любитель  побалагурить.  Знал  много  анекдотов,  историй,
розыгрышей,  был  незлобен.  А  главное  -  его   отзывчивость,  искренность
подкупающе действовала  на  окружающих, при общении с ним впервые  буквально
через десять минут возникало ощущение, что знаешь его  с курсантских времен.
И при всем при этом он не был тунеядцем, бездельником. Бросался первым туда,
где было  трудно, приходил на помощь ближнему, и поэтому и офицеры и солдаты
не чаяли в нем души. Он мог помочь и словом и делом, мог и трехэтажным матом
обложить -  ругался он виртуозно, а мог и  сам  сесть за механика-водителя и
повести  БМП, мог на морозе копаться в двигателе и толково провести занятия.
Одним  словом, тот  самый  тип офицера,  который  нам  вдалбливали  средства
массовой информации. Ненавидящий врага, не скрывающий  своих  чувств, всегда
готовый прийти на выручку, безотказный. Правда, иногда излишне  шумливый, но
к этому можно было  быстро привыкнуть. Вот  таков  Сашка  Пахоменко, который
просил, чтобы его называли "просто  Ильичем". Странно, но  на  войне  как-то
мгновенно  всплывают в  памяти давно  забытые  мелочи во  взаимоотношениях с
людьми. И вот сейчас этот балагур валяется в подвале полуразрушенного дома с
дыркой в груди. Господи, дай ему силы.
     - Ладно,  Аркадий Николаевич, я пошел на доклад к Сан Санычу,  - кивнув
головой, я отправился дальше по коридору.
     - У него там представитель объединенного командования. Бахель на выезде
в третьем  батальоне,  вот этот  чистоплюй  и  клепает мозги Санычу.  Опять,
наверное, куда-нибудь  на прорыв нас  кинут,  где  остальные  элитные войска
обосрались. У нас  же всегда так, как ордена да  медали получать да в Москве
парламент расстреливать - это элитарные войска, а как зимой асфальт грызть -
это сибирская  "махра".  Зато потом отведут нас, а эти недоноски под вспышки
фотоаппаратов будут красивым девушкам  рассказывать о  своих подвигах,  - он
сплюнул и, махнув рукой, пошел на выход.
     В  коридоре  сидели солдаты, офицеры,  кто курил,  кто, прислонившись к
испещренным от пуль  и осколков стенам, дремал, изредка поднимая  голову  на
звук близких выстрелов и разрывов.
     Дорого нам достался это детский садик. Дудаев  в свое время заявил, что
ему не нужны ученые, а нужны воины,  поэтому мальчики  должны были учиться в
школе три класса, а девочки только один класс. А так как женщины сидят дома,
то и детские сады не  нужны,  вот близкие к правительству люди за взятки,  а
где и просто силой захватывали  детские сады. Вот  и этот, переоборудованный
под особняк, принадлежал  какому-то бандиту. Хозяин и его охрана дрались  за
этот садик с остервенением.
     Полдня мы выкуривали гадов из этого здания и когда, наконец, ворвались,
то убедились,  что жил он неплохо:  все  в  коврах, да не ширпотребовских, а
ручной работы,  дорогая мебель, хрусталь,  фарфор,  аппаратура,  которую  мы
только в рекламе видели. На фотографиях внимательно рассмотрели хозяина дома
и его домочадцев. Как бы нам ни не хватало женщин,  но  ни разу не видел я у
них  красавиц,  ни  на  фотографиях, ни по  жизни. Все с маленькими  лицами,
маленькими  глазками,  носы  какие-то  крючковатые,  рты  маленькие, на  мой
взгляд, уж больно смахивают на крыс. О вкусах не спорят,  но, как говорят, -
"нет некрасивых женщин, а есть мало водки, но я столько не выпью..."
     Занятый  этими мыслями, я  прошел в помещение, расположенное в подвале,
там   был   оборудован  штаб   бригады.  Откинув   солдатскую  плащ-палатку,
закрывавшую вход, толкнул дверь, и сразу повеяло теплом, в углу жарко пылала
походная печка-буржуйка.  Наверное,  только в армии  они сохранились, и пока
жива  будет российская  армия, до тех пор  и  будет  согревать  ее солдат на
учениях и на войнах эта печь.
     - Товарищ подполковник,  капитан Миронов с выполнения задания прибыл, -
отрапортовал я, глядя на  поднявшего голову от карты Билича. Рядом с ним над
картой склонились старший офицер штаба -  мой напарник или, как мы  называли
другу друга, "подельщик", майор Рыжов Юрий Николаевич, и какой-то незнакомый
майор.
     - Давно заждался я тебя, Вячеслав Николаевич. Как  забрали снайпера?  -
спросил, пытливо глядя мне в глаза, начальник штаба. - А то твой приятель, -
он кивнул на Рыжова, - спорил на ящик коньяка, что не привезешь его.
     - Если бы я знал, Александр Александрович, что дело  о коньяке идет, то
привез хотя бы его голову. Но помер,  собака, от ран и, видимо, от сердечной
недостаточности. Он,  собака, по его же словам, был наш землячок, из Сибири.
На прикладе винтовки тридцать две зарубки, прицел классный японский.
     - Где винтовка? - поинтересовался Рыжов.
     - Оставил комбату  с Ильиным, они как покажут ее своим подчиненным, так
те и свирепеют. Да и самим неплохая подпитка.
     - Ладно-ладно, не заливай, "подпитка". Сейчас нашим одна подпитка нужна
-  авиация  с воздуха, примерное расположение противника и откуда они, суки,
получают  поддержку.  Ведь  не   готовы   они  были  к   войне  и   складов,
следовательно, не заготовили. Ни оружия, ни боеприпасов, ни продовольствия.
     -  Это еще не  все,  -  перебил я  Билича, - при возвращении назад были
обстреляны, приняли встречный бой, контратаковали,  противника  уничтожили и
обнаружили  на  трупе духа  -  вот...  -  я  протянул военный билет  убитого
рядового Семенова. - Наш боец. Семенов его фамилия.
     В горле опять начал застревать комок, мешая говорить и дышать. Я достал
сигареты, и хоть Билич не курил, но, поняв мое состояние, не возражал. После
того как несколько раз я затянулся во  все  легкие и почувствовал, что комок
отступает, продолжил:
     - Эти твари, видимо,  его долго пытали, затем еще живому отрезали член.
Приколотили,  как Иисуса, к  кресту. Член засунули в  рот.  Мы его привезли,
бойцы,  наверное,  его  уже выгрузили. Да,  вот еще, -  я протянул остальные
военные билеты, - это тоже я на духе взял. Наших больше нет.
     Сан Саныч внимательно выслушал меня, глядя  прямо в глаза, затем,  взяв
протянутые  военные билеты, бегло  просмотрел их, обращая внимание только на
номера  воинских  частей,  закрыл,  сложил  стопкой  и  протянул незнакомому
офицеру.
     - Кстати, познакомься, - он обернулся к майору, - майор Карпов Вячеслав
Викторович, представитель  объединенного  командования,  офицер Генерального
штаба. А это, - указывая на  меня, - капитан Миронов, старший офицер  штаба,
авантюрист, все его тянет в бой, не может отвыкнуть, что  он уже не командир
роты, а штабист, - как-то по-отечески пожурил меня Сан Саныч.
     От  удивления я немного опешил,  вот уж  никак не ожидал, что так тепло
мой начальник будет говорить обо мне. Я протянул руку, майор в  ответ  также
протянул ладонь:
     - Вячеслав, - представился он.
     Тезка, значит. Поглядим, что за птица и  на кой хрен  ты сюда прилетел.
Видать, сильно большая шишка, коль послали к нам. Может, хотят нас задобрить
перед смертельной задачей, а может, посмотреть, как обстановка в коллективе,
чтобы потом снять командира. Эти московские жирные коты такие фокусы любят.
     Повнимательней  рассмотрел  его, рожа знакомая,  но  где видел, пока не
смог  вспомнить.  Ладно, потом разберемся. Но  то, что  москвич,  да еще  из
Генерального  штаба,  сразу,  как у  любого строевого  офицера,  фронтовика,
вызвало у меня антипатию. Все беды от москвичей, и все они сволочи, хапуги и
жадины. Эту аксиому знал любой солдат, глядя, как они приезжали на проверки,
и ничем, кроме как пьянством, не занимались. А потом с собой увозили большие
щедрые подарки. Недоноски, одним словом, эти  москвичи. Мы здесь отчасти  по
их  вине. Москва  планировала и первый, и этот штурм  Грозного. 25 ноября  и
первое января войдут черными днями в летопись Российской армии.
     Все это мгновенно пронеслось в  голове, пока  я  тряс  руку  москвича и
выдавливал  из себя подобие улыбки. Я  думаю, что  на моей прокопченной роже
мои  мысли  очень  хорошо  отразились.  Но  не  мог же  я  прямо  сейчас,  в
присутствии  Сан  Саныча,  которого  сильно уважаю, послать  этого пижона на
хрен.
     - Вячеслав, - в ответ я представился московскому пижону.
     - Майор Карпов, отвезите  эти военные билеты  в  штаб ставки, пусть там
разберутся,  чьи солдаты,  известят родственников, -  Сан Саныч протянул ему
документы.
     Москвич согласно кивнул головой  и взяв билеты,  не рассматривая их, не
пересчитывая,  сунул  даже  не  во внутренний  карман,  как  это  сделал  бы
нормальный офицер  хотя  бы  из  уважения  к погибшим,  а  в наружный карман
бушлата, висевшего на спинке стула.
     Меня это здорово задело за живое, с плохо скрытым раздражением в голосе
я спросил у этого сукиного сына:
     - Уважаемый, а не потеряешь ли ты билеты, все-таки жизни за ними, а?
     И  Сан Саныч  и Рыжов,  уловив  гнев  у меня  в голосе,  посмотрели  на
залетную птицу  как  на  врага  народа. Тот, видимо,  поняв свою оплошность,
что-то пробормотал под  нос  и  судорожно  переложил  документы  к  себе  во
внутренний карман куртки. При этом, гаденыш, очень выразительно посмотрел на
меня, словно  хотел  стереть  в порошок. Ну-ну, пацан, посмотри,  я взглядом
пьяного бойца могу усмирить, а тебя, хлыща лощенного, я взглядом и автоматом
на колени поставлю. Я выдержал взгляд его водянистых маловыразительных глаз.
Да  и сам он  выглядел  хлюпиком.  Ростом где-то  метр  семьдесят, а  может,
меньше,  худой, с  маленькой  головой.  Весь  белый-белый,  почти  альбинос,
единственно  что глаза  не красные,  а какие-то  бесцветные. Он как-то сразу
производил  отталкивающее впечатление, да  еще его длинная челка, которую он
постоянно поправлял,  добавляла  в  его  облик какое-то  неуловимое  женское
начало.  А  может,  "голубой", в голове  пронеслась  шальная  озорная мысль.
Офицер Генерального штаба - педик. Вот шухер-то поднимется.  А что, говорят,
в Москве это модно сейчас - менять сексуальную ориентацию.  Нет,  спать я  с
ним рядом не буду. Хотя,  скорее всего, он  просто бесцветный, как рыба, как
медуза.  Надо  будет  предложить  этому  педриле  окрасится  в  какой-нибудь
морковный цвет, и то веселей будет. И снайперу тоже облегчит работу.
     Я на секунду  представил  себе майора Карпова,  выкрашенного в  красный
цвет, и улыбка растянула  мои  губы. Карпов  нервно начал оглядывать  себя -
может,  что-нибудь у него с одеждой не в порядке? Убедившись, что с формой у
него  все в норме, и сообразив, что я нагло смеюсь  над  ним, он в ответ зло
уставился на меня.
     Сан  Саныч,  зная мой  взрывной характер,  чтобы  разрядить обстановку,
сказал, обращаясь ко всем присутствующим:
     - Хватит козни друг против друга  строить,  сейчас пойдем посмотрим  на
труп Семенова, оформим документы, и вам, Вячеслав Викторович, - он посмотрел
на Карпова, - придется отвезти его в аэропорт для отправки на родину.
     Мы потянулись на выход. Во дворе уже  стояли и  солдаты и офицеры. Труп
Семенова был аккуратно уложен на расстеленный брезент, руки  были сложены на
груди,  на  тыльной  стороне кисти  были ясно видны  следы от  гвоздей, лицо
кто-то заботливо прикрыл солдатским носовым платком.  Стоявшие  вокруг, сняв
шапки,  просто  стояли и хранили скорбное  молчание, и только по напряженным
фигурам и лицам  можно было предположить,  что творится  в душе  у  каждого.
Счастье  снайпера,  что кончили  его там, а  то  тут бы он долго еще  жил, к
своему огорчению.
     Билич подошел к  покойному, поднял платок, посмотрел  в грязное  лицо с
застывшей навечно на нем маской ужаса, вздохнул и, повернувшись к  стоявшему
рядом Клейменову, приказал:
     -   Аркадий  Николаевич,  оформите  опознание  трупа  и  подготовьте  к
отправке. Представитель ставки, когда поедет, заберет его с собой.
     -  Хорошо, Александр Александрович, - и уже к  окружавшим его бойцам, -
Берите героя и заносите  в здание,  там теплее, вот и зашнуруем,  и позовите
писаря, пусть подготовит  акт  опознания, извещение  о смерти и все, что там
полагается.
     Все  разом  засуетились, задвигались.  Билич сказал,  обращаясь ко мне,
Рыжову и московскому хлыщу:
     - Идемте ужинать.
     Я  был, конечно,  не против перекусить и пропустить сто грамм, но не  в
компании этой бесцветной рожи, поэтому вежливо отказался:
     - Спасибо,  товарищ подполковник, но я попозже, надо отмыться с дороги,
подготовить  рапорт  о  снайпере  и  Семенове,  да  и  текучки  много,  надо
подтягивать.
     -  Как хочешь, а в  21.00 ко мне на  доклад,  и комбриг к этому времени
должен вернуться, - внимательно глядя на  меня сказал Сан Саныч. Кажется, он
понял, в чем истинная причина моего отказа от совместного ужина.
     Они вошли в здание, я посмотрел, как бойцы на брезенте уносили все, что
осталось от Семенова, в здание, развернулся и пошел к своей машине.
     У  каждого офицера  штаба была своя машина.  У нас с Юркой  Рыжовым был
ГАЗ-66 с фанерным кунгом. Хотя многие офицеры предпочитали  небольшие минуты
отдыха проводить в  подвалах,  мы  с Рыжовым любили  наш кунг. Был у  нас  и
водитель  Харин  Пашка, ростом метр семьдесят, широк в кости, рожа  широкая,
почти всегда улыбающаяся, глазки маленькие, зато волосы рыжие, по солдатской
моде почти обритый  затылок и развевающийся чуб.  По своей  натуре Пашка был
жук, жулик,  проныра,  но я  неоднократно наблюдал его в бою,  он много  раз
выводил  из-под  обстрела  машину вместе с нами, и  поэтому мы его любили  и
доверяли  ему.  А  в  мирной жизни  этот  Пашка  был самовольщиком,  злейшим
нарушителем  дисциплины, любителем  заложить  за  воротник,  бабником.  Там,
откуда мы прибыли, его дожидалась беременная невеста. До увольнения в  запас
ему  оставался год. Пашка знал  буквально все,  что  происходило в  бригаде,
поддерживая теплые дружеские отношения  со всеми  бойцами штаба, узла связи,
столовой.  Он снабжал нас всеми новостями, некоторые вещи он  узнавал раньше
нас,  получая информацию от связистов, что давало  нам время подготовиться и
при  обсуждении у командира или Саныча давать толковые ответы и предложения,
в  то  время  как  другие  только  еще переваривали  полученную  информацию.
Командование  ценило  нас за эти  советы и почитало, как грамотных офицеров.
Конечно, мы и сами не лыком шиты, но это тоже не мешало.
     Подойдя к машине, я с удовлетворением отметил, что Пашка  успел за день
наполнить  бумажные мешки  песком и обложить ими машину. Теперь можно дышать
спокойней, и из трубы над входом вьется  дымок,  значит, есть тепло, горячая
вода, сухие сигареты. Я подошел к двери и, не открывая ее, позвал:
     - Пашка! Ты где?
     - Я здесь, товарищ капитан. Охраняю.
     Из сумерек вынырнула Пашкина фигура, я посмотрел на место, выбранное им
для охраны, и про себя отметил, что толково сделано.
     -  Ну что, мой незаконнорожденный  сын, чем отца порадуешь? Как ты себя
вел? - шутливо я обратился к Пашке.
     -  Все  хорошо,  Вячеслав   Николаевич.  Вот,  машину  обложил  песком,
продуктов достал.
     С продуктами была проблема, так же как и с матрасами, нательным бельем,
обмундированием. Тыловые колонны отстали еще  на "Северном", не имело смысла
их  тащить под  многочисленными  обстрелами. Только наливники  с охраной под
обстрелами подвозили нам горючее для машин и дизель-электростанций. Конечно,
у каждого  солдата,  офицера в каждой машине, БМП, танке запас  тушенки, каш
консервированных  с мясом всегда был, но разве это еда? Так,  прямой путь  к
язве желудка.  Поэтому  все без исключения  постоянно  занимались добыванием
себе пропитания.
     Вот  и при  штурме этого милого бывшего детского садика в подвалах были
обнаружены приличные запасы продовольствия и спиртного. Многое мы  уже съели
и выпили, но  мы также знали,  кто нагреб больше всех продуктов и спиртного,
и,  пользуясь когда  личным  обаянием, когда  изворотливостью и  нахальством
Пашки, периодически раскулачивали связистов.
     - Сынок,  - обращаясь  к Пашке и влезая в кунг,  - какими разносолами и
заморскими настойками ты порадуешь своего старого, больного отца?
     -  Голландская   ветчина,   баранина   копченая,   сардины,   по-моему,
французские,  и две бутылочки  коньячка,  по этикетке  тоже  французский,  -
отрапортовал он.
     - Вода горячая есть? - поинтересовался я, снимая  с себя оружие, бушлат
и прочую амуницию.
     - Есть, полный чайник, - доложил Пашка, закидывая автомат за спину.
     - Идем польешь,  а потом ужинать, -  я уже успел  насладиться  теплом в
кунге и сейчас  с большой неохотой шагнул в  сумеречный мороз, тем более что
пришлось раздеться.
     Я  начал  долго  и  старательно  умываться,  отфыркиваясь,  как  кот, и
выплевывая забившую ноздри и  рот  пыль. Бани пока  не  было,  и  поэтому мы
набрали  в аэропорту  освежающих  салфеток  и  какого-то дешевого  польского
одеколона и,  периодически  раздеваясь догола,  обтирались ими. Нижнее белье
просто выбрасывали, одевая новое.
     Пока я, вернувшись  в кунг, вновь одевался  и протирал автомат ветошью,
Пашка нарезал  ветчину  и  вонючие копченые бараньи  ребрышки,  открыл банку
сардин. В центре стола водрузил  нераспечатанную  бутылку коньяка с надписью
"Henessi". Я открыл бутылку и понюхал содержимое, пахло  неплохо. Разлил  по
пластмассовым  стаканчикам.  Себе побольше,  Пашке поменьше.  Поднял стакан,
посмотрел на  свет,  взболтнул,  еще  раз  понюхал,  запах  мне  определенно
нравился.
     - Ну что, Павел, за удачу.
     Чокнувшись, мы выпили.
     - Вячеслав Николаевич, а снайпера почему не привезли?
     - Сам знаешь, наверное. Клей, Семен, Американец, да и другие уже успели
рассказать?  Умер  он от сердечной недостаточности  и от  полученных  ран, а
остальное  - не твоего ума дело.  Рассказывай, какие  новости.  Война еще не
кончилась?
     -  Не-е-ет,  -  протянул  Пашка,  -  не  кончилась,  а  вот  дан приказ
форсировать взятие гостиницы "Кавказ".  Обещают поддержать авиацией. А потом
всю бригаду кинут штурмовать площадь Минутку с дворцом Дудаева.
     - Вот там и ляжем, потому что одной бригадой самоубийственно штурмовать
такой комплекс. Что еще?
     - Во  втором батальоне начальника  штаба ранило.  И сидит там вместе  с
ними певец Шевчук из "ДДТ". Слыхали об этом?



3

     - Нет, этого я не слышал. Что он там делает?
     -  Да ничего, приехал на "Северный" концерт давать, а там  и  попросил,
чтобы на передовую его вывезли. Всю свою  бригаду оставил в аэропорту, а сам
попал к нашим, кто же знал, что второй  батальон потом обложат так, что и не
выберешься. Вот там и сидит, мужики по  рации сообщили, что парень классный,
не боится, сам в бой рвется.
     -  Сейчас,  чтобы   его   вытащить,   глядишь,   и   бросят  на  прорыв
дополнительные силы и возьмут "Кавказ". А там и всех раненых на "Северный" и
вывезут, а там домой.
     - Москвич, который приехал, все  ходил,  да  выспрашивал  у солдат, как
живем, как воюем, все в душу лез.
     - Так  послал бы этого звиздюка на хрен, и дело с концом. Дальше фронта
тебя  уже  не пошлют. А то,  что он делает, -  так у нас свой замполит есть,
которого мы с тобой в  работе  и в бою  видели.  Не прячется за  солдатскими
спинами  и  свою  пайку  под  койкой  не жрет. И  не  устраивает всякий  раз
показушных мероприятий. Ладно,  с  этим  презервативом я еще  разберусь. Вот
только где же я его видел, хоть убей, не помню. Но где-то мы с ним общались.
     -  Он говорил,  что воевал  в  Приднестровье,  что там тоже  было нечто
похожее. Вы же тоже там были, может, там и встречались?
     -  Может,  и  встречались  там.  Только,  Пашка, я  тебе  скажу,  что в
Приднестровье, конечно, классная заварушка  была,  но по  сравнению с Чечней
это невинные забавы на свежем воздухе, там бои в основном были классические,
позиционные, правда,  Бендеры и Дубоссары пару раз переходили из рук в руки,
а так по сравнению с местным дурдомом - пионерский лагерь "Солнышко".
     Тут  я  заметил, что у  Пашки на шее болтается  патрон на  веревочке  -
древний  солдатский  амулет,  предполагающий,  что  это  именно  тот патрон,
который  был отлит для  тебя.  Ах, если  бы  это  было так. Расслабляют  эти
амулеты, притупляют бдительность. Я усмехнулся:
     - Ты гранату за  кольцо лучше  бы подвесил, а я дернул,  или  мину, или
снаряд, откуда знаешь, что для тебя пуля отлита, а не осколок от бомбы, а? А
может, плита от дома, давай, на шею  все вешай, пригодится. Помнишь, как  из
танкового  батальона  нашли  бойца,   удавленного  вот  такой  же   шелковой
веревочкой с патроном? И не  спас он. Так что, Паша, не  будь быком -  сними
эту веревочку, а патрон используй по назначению.
     Так  за балагурством я потихоньку умял  продукты, стоявшие на столе, и,
отвалившись  к  стенке  кунга,  достал   снайперские  сигареты,   затянулся.
Промокли, похоже, от моего пота, да и на улице не май месяц.
     - Паша, есть сухие сигареты?
     - Есть,  -  он  протянул мне пачку "Памира", или,  как  мы их называли,
"Нищий  в горах". Потому  что  там изображен  на  горном  перевале  какой-то
оборванец с  изогнутой палкой в руках, в  курортной панаме и бурке,  басмач,
дух,  одним  словом. - Берите, Вячеслав Николаевич,  на печке еще сушатся, и
свои давайте, подсушим.
     Я взял пачку, покрутил ее в руках, закурив, спрятал пачку в карман.
     - Бумагу дай, рапорт о снайпере и Семенове буду писать.
     Пашка дал бумагу, присел рядом:
     -  К  командиру прибыли казаки,  просятся  воевать.  Привезли  с  собой
рекомендательные письма от  Командующего, - негромко  сказал Пашка, убирая с
импровизированного стола остатки моего ужина, пока я писал рапорт.
     - Ну  что же, хотят воевать за русскую идею - пусть воюют,  в  Молдавии
они  хорошо рубились,  и  оружие сами себе  в бою добывали, - бросил  я,  не
отрываясь от бумаги.
     - Вот и Бахель то же самое  сказал  и отправил  их к  разведчикам. Пять
человек их.
     - Попозже надо будет зайти познакомиться.
     Вдруг где-то  поблизости завязалась отчаянная перестрелка. Мы  с Пашкой
кубарем  выкатились из кунга. Я судорожно натягивал на себя  бушлат, на руке
болтался подсумок  с  парой запасных магазинов. При нападении на штаб каждый
офицер,  солдат знал  свою зону  ответственности и свое место,  свой  сектор
обстрела.  И поэтому,  не суетясь, мы кинулись к  окопчику, пару дней  назад
отрытому Пашкой.
     Стреляли  длинными очередями, значит,  огневой контакт  был близкий. Из
темноты кто-то командовал:
     - Северо-восток, белая пятиэтажка, замечена группа пехоты  численностью
до десяти человек, возможен отвлекающий маневр.
     В  опустившихся  сумерках  ничего толком не было видно, только размытые
силуэты.  Тут  кто-то  начал  запускать  осветительные  ракеты.  Пашка  тоже
выпустил пару штук, и я заметил, как метрах в тридцати в нашу сторону ползут
духи. Одеты  они были в хороший турецкий  камуфляж,  выгодно отличавшийся от
нашего и по рисунку и качеству ткани. Попадется дух моего размера - раздену.
Вон в Приднестровье  поймали  мы одного полицейского,  а как раз май  месяц,
жара  порядочная, а  я в сапогах яловых парюсь, чуть ноги не сгорели, а  тут
фраер  в  ботинках с высоким берцем.  Тогда  они  были  дефицитом, да еще  и
афганский, облегченный вариант с  усиленной подошвой, чтобы по горам лазить.
Ну, я его и разул. Тогда в Молдавии мы не убивали пленных, все-таки такие же
православные, а  воевали из-за дуболомов-политиков. Вот и  сейчас я  в  этих
ботиночках, три года уже я их ношу, и ничего, правда, товарный вид потеряли,
зато сейчас такие уже  не делают.  Может, и с меня  вот  так же кто-нибудь и
сдерет их. Может, с живого, а может, и с мертвого. Одному Богу известно.
     Я тронул Пашку за локоть и показал на группу духов.
     - Давай, - шепнул я.
     И мы открыли огонь,  били прицельно  короткими очередями. В свете ракет
было видно,  как  вздымаются  вверх  фонтанчики земли,  грязи, снега.  Духи,
поняв,  что  обнаружены,  открыли  ответный  огонь.  Они находились в  более
невыгодном  положении  и  поэтому,  отползая,  стреляли  длинными очередями.
Кто-то начал стрелять из подствольника, отрезая им путь к отступлению. Вдруг
сзади нас ударил пулемет, да что же они, сволочи, решили нас в кольцо взять?
     Не  выйдет, ублюдки! Я почувствовал,  что уходит дневная усталость, что
вновь пьянящий азарт боя меня захватывает, кровь толчками начала поступать в
голову, выгоняя остатки хмеля.
     -  Пашка,  прикрывай,  а  я из подствольника  этих сук обработаю,  -  с
азартом проговорил я, подготавливая подствольничек к бою.
     -  Ну, родимый,  не подведи, -  бормотал я, засовывая первую  гранату в
подствольный гранатомет.
     "Бах",  сказал  подствольник,  выплевывая   гранату  в  сторону  духов,
перелет,  я  учел,  делая  поправку.   Второй  выстрел.  Е-е-есть.   Граната
разорвалась  прямо  среди расползающейся пехоты. Двое закрутились  на месте,
видимо, подраненные, а третий  поднялся на  колени, схватившись за голову, а
затем, не разжимая рук, рухнул лицом в грязь.
     -  Готово,  спекся, - в  азарте  проговорил я, тем временем высматривая
следующую цель. Но остальные духи попрятались за обломки камней и из темноты
начали нас  поливать  из своих автоматов.  Теперь уже висящие в небе  ракеты
работали против нас, показывая наши стрелковые позиции.
     Позади  нас  разорвалась  граната из подствольника. У них, значит, тоже
есть подствольники. "Не  с  одного  ли мы склада их  получали?",  подумал я,
горько усмехаясь своим невеселым мыслям.
     Я  перешел  с  подствольника на  автомат, высматривая,  откуда  ведется
огонь. Сзади  раздался  топот,  мы  обернулись, наставив  оружие  в темноту,
готовые открыть огонь. Это был Рыжов Юрка.
     - Тьфу, балбес,  напугал,  -  сказал  я,  вновь  возвращаясь  к  своему
занятию.
     - Да, тут веселей, чем с этим гнусом московским сидеть. Гундит, гундит.
И  это  у  вас не так сделано, и  этот документ не  так  отработан. Не  надо
писать,  что  попал  в плен,  а надо  указывать, что  незаконно удерживается
незаконными   вооруженными   формированиями.  Рекомендовано   своими  силами
развивать  наступление  на  гостиницу "Кавказ". Взять  в кратчайшие сроки, а
затем  перемещаться  в сторону  Минутки и  с ходу брать ее. -  Юрка  немного
помолчал и добавил: - В лоб ее брать.
     - Пошли  они  на  хрен.  Им надо, вот  пускай  и  берут, а  нам авиации
побольше, и пусть долбит, - зло проорал  я, отстреливаясь  в темноту.  После
Юркиных известий меня разобрало, и  я  начал лупить длинными очередями. - Я,
Юра,  из подствольника одного снял,  двое  вон крутятся  на  месте,  видать,
раненые.
     По раздававшимся выстрелам  мы  поняли, что духи просто так  уходить не
хотят, где-то  за спиной заговорила  "Шилка",  та  самая, которую установили
сегодня.  Ну,  она сейчас изрубит  всех  в  капусту с ее скорострельностью и
калибром.  Юрка вместе с Пашкой  тоже  весело, с азартом поливал  темноту из
автомата длинными очередями, не давая духам поднять головы.
     - Слава, этот московский мудак говорит, что где-то видел тебя. Говорит,
что в Кишиневе.
     И тут меня осенило.
     Все вспомнил. Когда  нас из Кишинева ночью в  гражданке  без документов
перебрасывали через линию фронта в Приднестровье, а затем обратно, этот урод
сидел в кадрах Главкомата  Юго-Западного  направления. Потом  этот Главкомат
передали,  переделали в  Министерство обороны  Молдовы.  Этот  хлыщ  остался
работать в том же отделе и  на той же должности. А наши личные дела попали в
руки молдаван. В итоге нас объявили военными  преступниками, и  вот я к нему
прихожу, прошу отдать  мое  личное  дело, а  тот  в  позу  -  нет.  Вы, мол,
преступник, а я не хочу быть вашим пособником и рекомендую немедленно  уйти,
иначе вызову  наряд и вас  арестуют. Перекрасился,  сука, но, видимо,  и ему
пришлось  оттуда  драпать. Через пару месяцев была  объявлена  амнистия, и я
теперь - пока - не преступник.
     Духи  вновь  возобновили обстрел  из подствольников наших  позиций.  За
спиной в темноте кто-то заорал после разрыва гранаты. Черт, кого-то из наших
ранило. В темноте мы заметили вспышку от  выстрела и переместили  свой огонь
туда. Через пару минут оттуда раздался вопль и какой-то шум.
     Еще  несколько  минут  мы   азартно  продолжали  палить  в  направлении
противника, но ответа не последовало, видимо,  духи,  получив отпор, отошли.
Идти  и  проверять  в  темноте  свою теорию никакого  желания не  возникало.
Рассветет - разберемся.
     - Видимо, старый хозяин приходил за своим коньяком, - пошутил Юрка.
     - Забыл, козел, видать, что написано у Маркса во втором томе "Капитала"
на 2 странице в первом абзаце.
     - А что там написано, Вячеслав Николаевич? - поинтересовался из темноты
Пашка.
     -  Все   очень   просто  -  было   ваше,   стало   наше,  экспроприация
экспроприаторов. Не дергались бы, и мы бы не пришли.
     - Там что-нибудь осталось еще выпить? - поинтересовался Рыжов у меня.
     - Осталось, не переживай, а ты что, с бесцветным не выпил? - ответил я.
     - Выпили, но он, сука, морду воротит.  Мы  не коньяк  ему предлагали, а
водочки  налили.  Он,  гад,  поинтересовался  мимоходом,  а  нет  ли  у  нас
каких-либо трофеев.
     -  Москвич,  тьфу,  язви его в душу,  - я  сплюнул  на землю,  сам  тем
временем  в  кромешной темноте  на ощупь  снаряжая  опустошенные  автоматные
магазины.  -  Вроде  тихо.  Пойдем потихоньку, а то мне  еще надо  закончить
рапорт и на совещание к Сан Санычу идти.
     - Пойдем.  Пашка, остаешься  за  часового, если  что - шуми, прибежим и
отобьем тебя от злого чечена,  - пошутил Юрка.
  Мы выбрались из окопа  и,
отряхивая с грязных брюк прилипшие куски грязи, пошли  в свой кунг.  Рядом в
темноте шли офицеры, разбредаясь по своим машинам, готовиться к совещанию.
     - Эй, народ, кого там ранило? - крикнул я в темноту.
     - Водителя  у связистов, Ларионова. Все нормально.  Осколок ногу прошил
навылет,  кости  целы.  Сейчас  в  медроте  лежит. Жить будет, - ответил  из
темноты голос,  похоже,  что  замкомандира  по  вооружению  Черепкова  Павла
Николаевича.
     - В медроте скоро уже класть  раненых будет некуда, надо прорываться из
окружения и вывозить их,  а то не сбережем, - сказал громко Юрка,  подходя к
нашей машине.
     - Надо обмозговать и предложить  отцам-командирам, - подхватил его идею
я.
     -  Давай по  сотке  хлопнем  и пойдем  послушаем  бредятину московского
прыща, - сказал  Юрка,  скидывая автомат в  угол кунга,  - а  то мне  одному
надоело слушать.  По московским выкладкам выходит,  что мы воевать не умеем,
что надо воодушевить людей, чтобы они представили, что это  штурм Берлина, а
дудаевский дворец -  это рейхстаг. Паранойя какая-то. Им дай волю,  так ради
своих громких реляций о  победах эти ублюдки нас штабелями будут укладывать,
- Юрка  все больше  распалялся,  тем  не  менее это  не мешало  ему  попутно
разливать коньяк и открывать вкусные заморские сардины в масле.
     - Ладно, Юрок, не шуми,  сейчас выпьем и на совещании  отмудохаем этого
жополиза.  Не переживай. Что бы эти  маразматики ни придумали выполнять - то
мы и  будем. А с той артподдержкой  и с обработкой объектов с воздуха, какие
сейчас, мы каши  не сварим. Пошел он  на  хрен. Ну, - я  поднял  стаканчик с
янтарной  жидкостью  на уровень глаз, посмотрел на игру света, - поехали, за
нас, за хороших парней и за смерть дуракам.
     -  Как же, дождешься  от  них,  - Юрка  и не  собирался остывать и  все
продолжал кипятиться. -  Как ты ни воюй, а  счет все  равно будет  в  пользу
дураков, как  будто специально на чеченов  работают, лишь бы  побольше наших
угробить.
     - Ладно, Юра, не ори, надо подумать, как раненых вывозить, один черт от
нас  не  отстанут,  пока  наступать  не  начнем,  а  в  наступлении  раненых
добавится, сам знаешь арифметику. По-моему, надо поутру взять разведчиков за
задницу, третий  батальон, что там у  них еще может  ездить,  и прорываться,
иначе людей  положим без счета. Выпьем, - я поднял еще раз свой стаканчик и,
не чокаясь, выпил. Юрка выпил свой.
     При отправке, так как мы не были укомплектованы  до  конца, нас усилили
одним батальоном из Новосибирска. По плану мы должны были укомплектоваться к
осени и выехать в Таджикистан для  вливания то ли в 201-ю  дивизию, то  ли в
миротворческие силы, один хрен, воевать неизвестно за кого и для чего. Вот и
прибыл к нам этот  батальон на новых, экспериментальных  БМП-3. С виду  и по
замыслу   машина  великолепная,  но  на   самом  деле   -  дрянь.  Напичкана
электроникой,  что твоя  иномарка,  читатель.  Но  сделано нашими,  то  есть
российскими  производителями. Вот мы с  ними и хлебнули лиха по первости, на
ходу  стрелять  он  не  может,  от  тряски  отказывает электроника.  Система
наведения, прицеливания вся на электронике, вот и  клинит, язва ее возьми. А
если  стреляет,   то,  тварь   этакая,   не  едет,  тоже  что-то  связано  с
электроникой.  Одним  словом -  "сырая",  страшная  машина.  В первых числах
января из-за  отказа этой  долбанной электроники погибло в третьем батальоне
двадцать  четыре человека.  Страшная  статистика. И  все из-за того, что  не
доведенную  до  ума  технику поставили  в  войска,  да еще и в  зону  боевых
действий. Спалили ее немало, штук пять уже  потеряли.  Сейчас  отвели  ее  в
безопасное место и  используют  либо  как пулеметные  гнезда  -  пушка после
первого же выстрела  на полдня заедает  - либо  как  такси,  для переезда по
более-менее безопасным  районам. Руки бы оторвать  тем гадам, кто принял эту
сыромятину на вооружение.
     Пропустив  по  второй,  послушал рассказ  Юрия  о  том,  как  кипятился
московский  тезка  после  моего  ухода, -  мол,  на войне  некоторые офицеры
позволяют  себе  вольности  по отношению к старшим по  званию  и  должности,
дисциплина падает и т.д. и  т.п. Потом мы с  напарником, еще  раз послав всю
московскую  дурость подальше, допили бутылочку и в  добром расположении духа
направились  на  совещание.  Наши  души  и  чувства  переполнялись  желанием
преподать перед всеми офицерами бригады урок вежливости и военного искусства
московскому  проверяющему.  На войне  одно отношение к проверяющим  - дальше
тебя уже не пошлют и хуже  не сделают, а если замечание объявят, так  это не
триппер, повисит и  отвалится. Кстати триппер  -  это,  уважаемый  читатель,
"офицерский насморк". И, будучи курсантами, добрая половина  офицеров успела
переболеть,  и  в армии,  в отличие  от  гражданки,  данное  заболевание  не
считается  чем-то  постыдным.  Всякое  бывает.
  На  совещании  у  каждого
командира  было  свое  место.  Мы  как офицеры  штаба сидели  неподалеку  от
начальника  штаба. Зал для совещаний размещался в бывшем  детском спортзале,
который  потом  стал  у  чеченского  хозяина  гостиной, он вмонтировал здесь
неплохой камин, который сейчас вовсю топили его же мебелью. Кстати,  красное
дерево горит очень плохо, много дыма, мало тепла.
     Во главе большого обеденного стола сидел командир  бригады. Было видно,
что с  дороги он даже не успел умыться, и, судя  по его  настроению, второму
батальону  сейчас не сладко. За спиной переговаривались, я  повернулся - там
сидел  исполняющий  обязанности начальника разведки. Рожа его была такой  же
пропыленной, как у комбрига. Я понял, что, скорее всего, они  были вместе. И
поэтому спросил:
     - Как съездили с Бахелем? Как второй батальон?
     -  Да  полный звиздец. На  обратной  дороге попали в засаду,  одну  БМП
спалили. Механика ранило, Гусарова, знаешь? Вот  его  и  шарахнуло.  Сначала
гусеницу перебили, а затем расстреляли нас. Еле вышли из-под обстрела.
     - Нет, - я покачал головой, - не знаю. Сильно зацепило?
     -  Кисти  рук  здорово обожгло,  осколками  часть  уха  снесло и  плечо
посекло. Если  руки  спасут, то  все хорошо  будет. Жалко, толковый механик,
хотел из него сержанта сделать.
     - Слушай, я сейчас буду предлагать, что, перед тем как помогать второму
батальону, надо раненых эвакуировать из  медроты, а  то  их  сейчас повалит,
заодно и твоего механика  вывезут. Для этого третий  батальон задействовать,
твоих архаровцев. Как на это смотришь?
     -  Конечно, я  - за.  Тут, пока вытаскивали  раненого,  я вспомнил, что
недалеко расположена республиканская аптечная база. А у наших медиков, кроме
аспирина и энтузиазма, больше ничего нету.
     - Давай, выдвигай предложение, доработаем и  заберем у духов лекарства,
один черт наркоманы да спекулянты растащат.
     -  Внимание,  товарищи  офицеры!  -  ко всем  присутствующим  обратился
начальник штаба.
     В зале гудение прекратилось, все посмотрели на командование бригады.
     -   За  истекшие   сутки  нашей   бригадой  велись   бои  на  участках:
железнодорожный вокзал,  гостиница "Кавказ", и здесь по удержанию плацдарма.
Также  во  время  выездов на места  дислокации  подразделений  бригады  были
обстреляны  и вступали в непродолжительные бои отдельные группы  из штаба. В
результате боев всего погибло, - в зале наступила абсолютная тишина, - двое:
рядовой Азаров - танковый батальон,  сержант Харлапиди -  инженерно-саперный
батальон, ранены  - начальник  штаба  второго  батальона  старший  лейтенант
Пахоменко,  командир  роты  первого  батальона  лейтенант  Краснов,  рядовой
Гусаров - разведрота, рядовой Ларионов -  батальон связи.  Было обнаружено и
доставлено   тело   рядового   Семенова  -  инженерно-саперный   батальон  -
числящегося  без вести пропавшим.  Лютую смерть  принял  мужчина, - тут  Сан
Саныч оторвался от бумаги и  оглядел присутствующих, и далее уже  продолжал,
не заглядывая в сводку, - долго пытали, затем прибили к  кресту и отрезанный
член вложили в рот. Жуткая картина, должен вам доложить, товарищи офицеры.
     В зале  поднялся шум, офицеры, невзирая  на  присутствие командования и
московского проверяющего, бурно и возмущено обсуждали гибель солдата.
     -  Тихо,  товарищи  офицеры,  - чуть  выждав  паузу,  вновь начал  свое
выступление  Билич, - я продолжаю,  я не меньше  вашего возмущен, но давайте
эмоции и  злость  оставим для  противника, сейчас мы здесь  ничего не сможем
поделать.  Первый батальон захватил  снайпера,  по его словам, нашего с вами
земляка из Новосибирска.  Капитан Миронов  не смог  его  доставить,  по  его
словам, последний умер от полученных ран и острой сердечной недостаточности.
     Вновь поднялся шум, на этот раз одобрительный. Те, чьи взгляды я ловил,
одобрительно кивали и подмигивали, как будто это я кончил снайпера. Какой-то
голос  из  задних  рядов  произнес:  "Совесть  замучила,  вот  сердце  и  не
выдержало". Офицеры  одобрительно заржали. В зале царил  полумрак, освещался
практически  только стол,  за  которым  сидел  командир,  начальник штаба  и
Карпов, все остальное, по мере удаления от стола, тонуло в потемках, поэтому
из задних рядов комментировали  происходящее, не беспокоясь, что  их узнают.
Везет им.
     И опять Сан Саныч был вынужден призывать всех к порядку. Шум потихоньку
улегся. Я исподволь наблюдал  за выражением лиц  командира и москвича.  Если
даже губы командира тронула улыбка при  реплике, то проверяющий корчил  свою
пакостливую  рожу  с  тонкими  губами,  показывая  всем своим  видом  крайне
негативное отношение к происходящему. Крыса - она и есть крыса. Интересно, а
он  хоть взводным,  ротным  был  или  сразу после училища попал  на  штабные
паркеты?  Я  прошел  все ступени и звания  досрочно  не  получал, подлизывая
начальствующий зад,  поэтому,  наверное,  и поездил по  стране и  по  войнам
немало.  Не хочу,  чтобы мой сын  был военным, хотя одно  и то  же долбанное
военное училище  закончили  мой  отец,  младший  брат отца, мой тесть и  я -
идиот. Учил бы английский, не торчал бы здесь.
     Потом Сан Саныч начал рассказывать о предстоящей задаче, которую привез
Карпов, при этом последний  раздувался от важности  своей миссии,  казалось,
что это его идея, и мы ему по гроб обязаны. Офицеры напряженно слушали, тихо
обмениваясь репликами.
     Затем слово взял Карпов:
     -   Товарищи  офицеры!  Объединенное  командование  ставит  перед  вами
почетную задачу в  числе первых  ворваться в логово  зверя и уничтожить его.
Сам Верховный Главнокомандующий  держит на  контроле ход операции. Вы хорошо
зарекомендовали  себя в прошедших  боях, и  от имени Командующего я  выражаю
уверенность, что воины-сибиряки с честью справятся с поставленной задачей.
     И   прочая   занудная   мура   в  самых  худших   традициях  советского
кинематографа.  Если  он  полагал,  что  слушатели  взорвутся  несмолкаемыми
овациями, то  глубоко  заблуждался. Кроме тихих смешков и  таких же  реплик,
ничего не было слышно.  Потом  кто-то из  задних  рядов громко  и  отчетливо
произнес: "На хрен пошел". По построению фразы я начал догадываться, кто это
сказал,  и  многие офицеры  это поняли.  Так говорил только один в бригаде -
командир  танкового  батальона  Мазур Сергей  Михайлович.  Когда  входили  в
Грозный, у нас было сорок два танка Т-72, а сейчас двадцать шесть. За десять
дней  боев потеряли шестнадцать танков, как правило,  вместе с экипажами,  и
поэтому майор  Мазур имел  полное право посылать всех московских умников как
можно дальше и чаще.
     Все ждали ответной реакции. Она не замедлила последовать.
     - Кто  это сказал? Я полагаю, что  это  не слишком  умный и  порядочный
офицер, и вряд ли он посмеет выйти и сказать мне все прямо в лицо.
     Тут поднялся Мазур и, расталкивая сидевших, пошел к сидящим за столом.
     - Я сказал, ну и что?  Из-за таких звиздюков, как  ты, я потерял  сорок
восемь  человек, и из-за  подобного  маразма  неизвестно,  сколько еще ляжет
людей.  Почему авиация и  артиллерия не раздолбит всю эту хренову площадь со
всеми,  кто там сидит?  А войска блокируют  ее  и  будут  теплыми брать, кто
попытается проскочить, и все. Правда, крови русского солдата будет поменьше,
да и подольше будем брать их.

     Все обратили свои взгляды на Карпова. Тот смущенно покряхтел и начал:
     - Вопрос в том,  что весь мир внимательно следит за тем, что происходит
здесь,  и  даже  у  нас в  Ставке  прошли  аккредитацию  все ведущие мировые
агентства и  телекомпании.  И если авиацией  и артиллерией  обработать такую
площадь в городе, то мировое сообщество может нас не понять. И  вы правильно
заметили,  что время затянется,  а руководству страны сейчас нужно как можно
более скоро  закончить  здесь  конфликт.  Да и  местная  оппозиция,  которая
выступает на  нашей стороне,  также против разрешения данного вопроса силами
авиации и артиллерии. Может,  кто-нибудь из боевиков захочет сдаться? И еще.
В  настоящее время получена достоверная информация, что в подвале у  Дудаева
находится   группа   известных  правозащитников   во   главе   с   депутатом
Государственной Думы Крыловым, который является гарантом личной безопасности
Дудаева. И в результате массированного налета он может пострадать.
     - Да и в рот ему потные ноги!
     - Пошел на хрен!

     - Да я сам авиационным наводчиком буду, чтобы ребята не промахнулись!
     - Эту суку вешать надо!
     Много   было   нелестных   эпитетов   произнесено  в  адрес  известного
правозащитника Крылова. Этот  бардак  продолжался  бы  еще  долго,  если  бы
командир зло не произнес:
     -  Хватит! Прошу  высказываться  по  существу.  Приказ не  обсуждают, а
выполняют. Отдельные детали,  как то  -  поддержка артиллерией и  авиацией и
сроки выполнения, взаимодействие с другими  частями, будут отработаны позже.
Я слушаю вас. Учтите, что за три дня мы должны взять  гостиницу и произвести
вокруг нее зачистку. Предложения?
     Я поднял руку.
     -  Разрешите, товарищ  полковник,  -  и,  дождавшись  кивка  командира,
продолжил, - если нам  предстоят такие бои, то возможно предположить, что  у
нас  прибавится  раненых,  а  у  нас  их  сейчас  уже  класть  некуда, да  и
медикаментов  не  хватает.  Поэтому  предлагаю  следующее:  силами  третьего
батальона  завтра же при поддержке  разведроты, роты химзащиты пробиться  на
"Северный"  и  вывезти  всех  раненых.  Затем, в  непосредственной  близости
располагаются местные республиканские аптечные  склады. Медикаменты  нам  не
повредят.
     -  Эти  склады предназначены для оказания помощи местному  населению! -
опять подал реплику придурочный москвич. -  Этого  ни  в коем  случае нельзя
делать, мы настроим людей против себя!
     -  Замолчите, майор, -  оборвал  его  комбриг, - мы  вам  предоставляли
слово. Этой войной мы и так  уже настроили людей против себя так, что дальше
некуда. Продолжайте, Миронов.
     -  Да у меня, в принципе,  все, если план будет одобрен,  то  готов сам
лично возглавить колонну.  Надо сообщить только в батальоны, чтобы доставили
раненых сюда на КП пораньше, а в 9.30 мы выдвинемся,  если пойдет все, как я
планирую,  то  к  17.00  мы  вернемся назад.  Как  раз  хватит  времени  для
проработки аптечных складов.
     - А ваши предложения по гостинице "Кавказ" и площади?
     - Предлагаю - во время приема  раненых я или кто-нибудь другой свяжется
с нашим направленцем в штабе ставки и обсудит все возможные варианты. Если у
нас  примет  кто-то железнодорожный вокзал, то первый батальон  совместно со
вторым элементарно  может  выбить  духов, для  поддержки при зачистке  можем
придать и третий батальон. А также, если удастся поближе передвинуть один из
артиллерийских дивизионов самоходных артиллерийских установок,  то мы вполне
можем уложиться  в указанные сроки. Если только  друзья-соседи  по указке из
"Северного" нас опять не будут обстреливать, как это бывало уже  не раз, - я
не мог удержаться и не отпустить шпильки в адрес проверяющего.
     Затем  долго  обсуждали "за" и "против"  моего плана  действий, и после
получасовых дискуссий командир в целом  одобрил мой план.  Колонну  он решил
вести на "Северный" самостоятельно.  С собой из штабных брал меня с Рыжовым,
начальника  разведки,  командира  медроты,  командира   третьего  батальона,
замкомандира по  тылу.  После подсчета  оказалось, что раненых  у нас всего,
включая   батальоны,  находится   сто  двадцать  два   человека,   и  многие
отказываются от эвакуации. Хотя, казалось бы, для тебя война закончилась, ты
не   струсил,  не  сам  прострелил   себя,   на   многих  были  готовы   или
подготавливались  наградные   листы.   Многие  бойцы   после  ранения  могли
рассчитывать на досрочное  увольнение с  военной службы. Но нет. Даже многие
тяжелораненые  отказывались  от  эвакуации  в  тыл.  На  многих  приходилось
командирам кричать, приказывать, убеждать.
     Многие бойцы  откровенно плакали от обиды,  как  будто их несправедливо
обидели или наказали. Кто-то не хотел уезжать из-за солдатского братства, не
мнимого, а истинного,  многие  откровенно говорили, что еще  не утолили свою
жажду мести за  погибших товарищей. И, глядя  на  эти лица,  на  эти горящие
безумным внутренним  огнем,  но при  этом  озаренные  каким-то светом глаза,
понимаешь,  что  эти  люди  готовы  отдать  свою жизнь  за  окружавших  тебя
товарищей. Отдать, не задумываясь, не торгуясь  со  смертью,  противником, а
просто встать между пулей  и товарищем,  заслоняя собой, при  этом не требуя
никаких привилегий, наград, индульгенций. Я задавал  себе вопрос, на который
так до сих  пор и не нашел ответа, может,  это и есть то самое величие  духа
русского солдата,  которое не сумела сломать ни  одна  армия в  мире? И  это
несмотря на то, что  ни одно правительство  в России не любило, даже боялось
своей армии и постоянно  стремилось  сломать ей хребет, сделать  то, что  не
удавалось противнику. А русский махор, несмотря на козни своих руководителей
и  отчаянное сопротивление любого супостата, вгрызаясь  в его горло, мстя за
своих погибших товарищей, погибая сам, убивал врага. Смерть одного рождала и
породит  еще  желание  мести  у  окружавших  его  сослуживцев, и  так  будет
продолжаться до  последнего  солдата. А  правительство,  зная этот парадокс,
периодически  будет  подбрасывать   новых  противников,  потому  что,  когда
закончатся  явные  враги,  а ты уже вкусил крови и  остановиться практически
невозможно, ты оглянешься.
     А  когда  оглянешься,  то поймешь,  читатель, что  пока  ты  дрался  по
чьему-то не понятному никому приказу, вся страна спокойно жила,  процветала.
Кто-то сумел  на войне сколотить  приличный капитал, кто-то перетащил деньги
за границу,  а твой товарищ  солдат, которого ты, обливаясь  потом и кровью,
тащил обезноженного  под  обстрелом,  получает  от государства пенсию за обе
свои ноги в 300 рублей.
     И после третьего тоста он схватит тебя за руку и, заглядывая в глаза, с
надрывом в голосе спросит: "Зачем, зачем ты вытащил меня?" Тебе будет горько
обидно, стыдно, что ты спас его. И тот  поступок, которым  ты гордился, - и,
может,  тебя наградили за это, - будет самым постыдным и обидным за всю твою
прожитую жизнь.
     Потому что  это государство по своей прихоти отправило тебя на бойню, а
затем бросило. Как живых, так и мертвых. Прокляло  и забыло. Не было ничего.
Это твои параноидальные фантазии, вызванные посттравматическим  синдромом  и
многочисленными контузиями, но ничего, мы тебя в психушке в течение пяти лет
вылечим, заходи. А оставшуюся армию мы разгоним, сократим, чтобы не трепали,
не обсуждали  наши действия.  Как убирают свидетелей преступления, вот так и
военных после  каждой  "освободительной"  кампании разгоняют.  После Афгана,
после  вывода войск  из  Германии  и т.д.  Потому  что  знали,  армия  может
развернуться и узреть, что настоящий враг ее совсем рядом, в Москве.
     А когда  тебя  сократят,  выгонят на  гражданку  или  запрут в  дальнем
гарнизоне, ты будешь вспоминать свою жизнь и осознаешь,  что самые яркие, не
отретушированные чувства, впечатления, вкус и настоящую цену жизни ты  понял
там,  на какой-то войне. Вся жизнь будет  делиться на две части.  ДО и ПОСЛЕ
войны.
     И  тут  ты  встанешь  перед выбором,  извечным  русским  вопросом  "Что
делать?".
     Можно попытаться жить как все, но ты знаешь, что высоко не поднимешься.
Можно  идти в правоохранительные органы, туда, кстати, нас с тобой охотно не
берут,  психи,  говорят.  Можно  в киллеры  податься, дело  привычное, да  и
платят, говорят, неплохо. Убивать, только не в таком количестве и не за идею
и месть, а за деньги. Сможешь? Воротит? То-то, а некоторые идут.
     И третий, суррогатный  путь -  наемники. Правда, ты там сможешь воевать
вместе с теми, в кого стрелял совсем недавно, но ничего, деньги не пахнут, а
если  понравится,  то будешь с  яростью мстить  аборигенам  за своего друга,
недавнего врага.

     И  раненые  бойцы все это знали. Кто-то  знал,  кто  интуитивно,  кожей
чувствовал,  что это  самое то, ради чего живет мужчина, и если  они  сейчас
уедут, то больше этого никогда в их жизни не повторится. И поэтому цеплялись
за любую возможность остаться.  Некоторых  командиры откровенно  обманывали,
говоря, что они помогут сопроводить колонну, а затем вернутся в расположение
бригады. Кто-то верил, кто-то хотел верить, в надежде, что колонна не сумеет
пробиться и вернется назад, некоторые верили, что придется перед отправкой в
госпиталь в  последний  раз славно повоевать  и  отправить  к  ихнему Аллаху
немало его верующих.
     А  то любят  визжать  "Аллах  акбар,  Аллах  акбар",  - мы  и  без  них
догадываемся, что  он "акбар", - но сами  к нему не торопятся. Нехорошо это.
Тем более, что им рай  обещан за священную войну с неверными. Так что мы все
делаем благое  дело  для правоверных,  отправляя их в рай, а они, как слепые
щенки, сопротивляются.
     Ночь  эта на командном пункте бригады  выдалась бессонная. Мы  с Юркой,
начальником штаба, начальником  разведки и еще большим количеством  офицеров
рассматривали,  прорабатывали  варианты  прохождения  колонны, связывались с
соседними  частями,  договаривались  о  проходе   через  их   территорию,  о
взаимодействии  в случае нападения духов на  нас. Механики готовили машины к
переходу, оружейники пытались отладить БМП-3, работы хватало всем.
     Когда были  отработаны и согласованы вопросы по вывозу раненых и штурму
аптечных  складов, остались одни штабные офицеры. Совещание  начал начальник
оперативного  отделения,  потом долго мы обсуждали варианты штурма комплекса
зданий, расположенных  на  площади Минутка.  Поначалу много было высказано в
адрес и  объединенного командования, и  московских  умников,  но, постепенно
успокоившись, обсуждение перешло в спокойное русло.
     Единодушно пришли к выводу о самоубийственности штурма площади "в лоб".
Тем более что пришлось бы сначала захватить мост через  Сунжу,  выходящий на
площадь, а затем, прогоняя под кинжальным огнем людей, мы могли бы их просто
положить  навсегда на этом  мосточке.  Мост как раз находился на  нашем пути
движения к площади. И миновать  его  мы  не могли, если  только не объезжать
полгорода.
     В этот момент врывается начальник караула, охранявшего КП.
     - Товарищ подполковник, - начал он взволнованно, обращаясь к начальнику
штаба, - москвич уехал.
     - Как уехал? - не поняв, переспросил Сан Саныч.
     - Сел на свой БРДМ, сказал, что его вызывают в штаб, и уехал.
     - Давно уехал?
     - Да минут пятнадцать уже прошло. Я  связывался с ним по  радиостанции,
он говорит, что ему надо прибыть на "Северный" до рассвета.
     - Псих, идиот, тупица, сам погибнет и людей положит. Он ведь должен был
поутру  выехать  вместе  с   колонной.  Дурак,  кретин,  -  шумел  начальник
оперативного отделения майор Озеров.
     Все  мы  знали и  прекрасно понимали, что это означало -  отправиться в
одиночку в темноте  через  военный город на легкобронированной  машине. Итог
почти всегда один -  либо духи захватят, либо  свои расстреляют. И  это знал
всякий   солдат,  не   говоря  уже   об  офицерах,  неужели  этот   придурок
рассчитывает, что его положение офицера штаба спасет его от пуль?!
     В  Грозном  действовал  комендантский  час, иногда  из-за этого не было
возможности  доставить  тяжелораненых  на  "Северный",  в  более  оснащенный
госпиталь.
     И  вот  этот выскочка, этот прыщ на  ровном месте, подвергая  опасности
солдат, сопровождающих его, уехал в ночь.
     Немедленно  связались  с "Северным", сообщили им об их придурке. Скорее
всего,  он  сделал это импульсивно, стараясь прибыть раньше нас и доложить о
том, что мы посмели обсуждать открыто действия вышестоящих командиров. Жаль,
что  этот  карьерист взял с  собой  несчастные  останки Семенова.  Нет покоя
умершему парню. Извини нас, рядовой Семенов.
     В штабе на "Северном" поднялась паника. Еще бы - пропал  офицер,  пусть
частично,   но   посвященный  в  планы  руководства,  мало  того  -   офицер
Генерального штаба. Видать, немало знал Карпов, что ночью  были организованы
его поиски. В эфире творилось черт знает что. Все части рапортовали,  что не
проходил через их блокпосты БРДМ с москвичом. Мы приготовились к тому, что в
штабе группировки нас будут четвертовать и долго расспрашивать, допрашивать,
а не мы ли его отправили в ночь? Поэтому вместо того, чтобы спокойно доспать
остатки ночи, мы сочиняли рапорта, что мы не состояли, не получали, и прочую
чушь  собачью. Не  дай  Бог,  если  тебя  замыслят  уличить  в  диверсионных
действиях в  отношении  вышестоящих  начальников. Из  противника  ты  можешь
сделать карманный сувенир, а вот на начальство не смей косо смотреть. Ладно,
дураков  в  этой  жизни еще  предстоит встретить  немало.  Хотя  жалко этого
негодяя,  наш, русский, да и бойцы,  сопровождавшие его,  пострадали  зазря.
Почему-то  мы все  были уверены,  что если  молчат  части,  расположенные по
маршруту его движения, то он непременно попал в руки духам, и дай Бог, чтобы
попал он мертвым, иначе придется многое менять в планах.

     Где-то  часов  в  восемь утра поступила  информация  о  том, что БРДМ с
Карповым попал на  блокпост  омоновцев,  который установили буквально  перед
наступлением темноты.  И, как  мы  и предполагали, он начал выкаблучиваться,
кичась своим положением.  Мужикам из ОМОНа глубоко начхать было на  какой-то
Генеральный штаб вместе  с майором Карповым.  Они  поначалу приняли  его  за
настоящего шпиона, и москвича вместе  с его бойцами нещадно избивали остаток
ночи. Под  утро,  выбивая  признание, что  он  шпион, выводили  пару раз  на
расстрел, рассказывали, что даже пару раз стреляли поверх головы. Поутру все
выяснилось,  и приехавшие  десантники здорово набили  морды  милиционерам за
своих бойцов, забрали  Карпова в бессознательном состоянии, останки Семенова
и  отбыли на  Северный.  После этого  Карпова отправили  ближайшим  бортом в
Моздок, а оттуда, скорее всего, в  Москву. Наверное,  наградят  каким-нибудь
орденом, и будет он  потом по телевизору или в своих мемуарах рассказывать о
своих  подвигах, как один прошел пол-Чечни или что-нибудь в этом роде. Удачи
ему.

4


     Где-то  в  районе восьми утра  началась  погрузка раненых  и построение
колонны. К  этому времени  с  боями прорвались машины из первого  и  второго
батальонов,  привозя  своих раненых и  убитых. В связи  с тем, что  во дворе
садика не хватало всем места, погрузили там только  самых тяжелых больных, а
тех, кто был при памяти, на руках, носилках, подручных костылях затолкали  в
машины.  Кто мог  принять участие  в  бою, расселись  на броне  сверху.  Все
прекрасно отдавали себе отчет, что при попадании гранаты или подрыве на мине
раненые,   находящиеся   внутри   БМП,   неминуемо   погибнут,   и   поэтому
ответственность тяжелым  грузом ложилась на плечи сидевших сверху  на броне.
Колонна  получилась  даже больше,  чем  рассчитывали.  Пятнадцать БМП  -- от
колесного  транспорта  решили  отказаться сразу, потому  что даже автоматная
пуля прошивает кунг навылет, не говоря уже о гранате или мине.
     На наше счастье или наоборот, на город  опустился  густой туман. Вообще
здесь  довольно  мерзопакостная погода  зимой.  Холодно, но  снега нет,  под
ногами даже не грязь, а сплошное месиво, в котором вязнут ноги, и приходится
их с большим усилием выдирать вместе с огромными комками грязи, налипшими на
обувь. То же самое происходило и  с техникой. Что  же здесь будет весной? За
ночь землю  хоть  немного подморозило, и поэтому  мы  рассчитывали,  что под
покровом тумана и по мерзлой  земле нам удастся проскочить. Связисты еще раз
сообщили всем нашим соседям и на "Северный", что колонна с ранеными выходит.
     Парадокс  заключался   в   том,  что  все   войска,   невзирая  на   их
принадлежность,  работали  на  тех  же радиочастотах  и тех же позывных,  на
которых  работали  при  входе  в  Грозный.  То  есть,  сканируя радиоэфир  в
диапазоне от 3  до 30 МГц в течение дня, можно легко узнать, какая часть где
находится  и  чем  занимается,  как зовут  командира части, радиста, и много
другой  полезной   и  бесполезной  информации.  Кстати,  противник  тоже  не
отличался большим умом и сообразительностью, также работая на своих частотах
и  позывных, не уходя с них  неделями. Короче, мы друг  друга стоили. Служба
радиоперехвата  и дезинформации  работала одинаково хорошо  по  обе  стороны
фронта. Но у чеченов было одно неоспоримое преимущество -- они знали русский
язык и могли нас на нем дезинформировать, а мы их на чеченском -- нет.
     Нередко,  как  во время боев, так  и в перерывах между  ними, аборигены
выходили на связь с нашими войсками и пытались вести пропаганду, в том числе
и с помощью угроз. Так, с первых дней боев они нас окрестили "собаками". При
освобождении нами  железнодорожного  вокзала  они дезориентировали  соседний
артполк и  последние,  будучи  уверены,  что разговаривают с нами, в течение
получаса добросовестно нас же  и долбили. И такие случаи, к сожалению,  были
не единичны. Понадобилось время, чтобы -- через систему кодов, паролей -- мы
перестали  попадаться на  чеченские  уловки и хитрости, но  немало до  этого
погибло и пострадало наших. И все равно, до самого вывода наша бригада и те,
с кем  мы взаимодействовали, продолжали работать  на старых радиочастотах  и
позывных. Армейский маразм, ничего  не поделаешь. К сожалению, он проявлялся
не только в этом. И любые инициативы снизу принимались в штыки.
     И поэтому,  отправляясь с колонной, мы  отдавали себе  реальный отчет в
том, что о нашем выходе знало не только руководство Северного, но и половина
боевиков,  находящихся в  Грозном.  И,  тем не менее, понимая,  может  быть,
самоубийственность  нашего  решения, мы  пошли  на него, потому что люди без
соответствующей медицинской помощи могли просто  погибнуть,  а остальных они
связывали, так как становились обузой и дополнительной мишенью, а в связи  с
предстоящим наступлением  необходимо  было  еще подготовить места для  новых
раненых.  И после недолгого колебания, вручив себя  судьбе, мы отправились в
путь.   Предстояло   проехать   более  пятнадцати   километров   по   улицам
полуразрушенного города,  напоминавшего своими  руинами съемки,  сделанные в
Сталинграде более полувека назад. Каждый подвал, каждое окно становилось для
нас источником смертельной  опасности.  Там  мог  притаиться  гранатометчик,
снайпер. А  ведь мы с ними, может, заканчивали одни и те же военные училища,
вместе учились воевать в Афганистане, Анголе и во  множестве "горячих точек"
бывшего Союза...
     По отработанной и проверенной тактике, уничтожаются  первая и последняя
машина,   после   этого  методично  расстреливается  вся  колонна.   Тактика
безотказная. Мало кто выживает.
     --  По машинам! -- раздалась команда командира  бригады. Сам он сел  во
вторую БМП.
     Впереди на двух машинах шли  разведчики, десять  минут прошли спокойно.
Через пару дней после входа в Грозный по указанию командования  объединенной
группировки на всю технику были нанесены отличительные знаки. Так, например,
на бортах  наших  машин  была  нарисована буква  "С", что означало Сибирский
военный округ.
     Во рту появился привкус  горечи,  но не было  нервного возбуждения, это
появится позже,  я это знал, как знали  и другие участники нашей экспедиции,
многие  испытывали подобные  ощущения. В голове появился назойливый мотивчик
популярной песенки  "Ах, как хочется ворваться в городок!" Да, действительно
хочется,  а еще лучше  ворваться в  Моздок, где располагалось  командование,
которое,  в  свою  очередь,  руководило  объединенным  командованием   нашей
группировки. Никто толком не  знал, на  кой черт нам нужно это командование,
которое  через  голову местных  командиров  пыталось  руководить  отдельными
частями  в  Чечне,   что   практически  всегда  плачевно  заканчивалось  для
последних. Самое  интересное, что находящимся в Моздоке шли такие же льготы,
что и нам, правда, небольшие, но заработанные честно. А именно,  --  день за
три дня, двойной оклад по  приезду домой, и  все. А ты, читатель, думал, что
будут  льготы как  участнику  войны? Хренушки. Не было в Чечне ни  войны, ни
боевых действий, все это только фантазии средств массовой информации.
     Занятый этими мыслями, я не забывал внимательно осматриваться, проезжая
мимо развалин домов. Немало мы тут  разрушили  и еще больше разрушим. Ломать
--  не  строить. Внимательно  посмотрел на  лица бойцов, сидевших  рядом  на
броне, все пропыленные, обожженные местными холодами и ветрами, прокопченные
копотью от  многочисленных  выстрелов, разрывов  мин, гранат,  снарядов.  На
корме  заметил  солдата  в  прожженном  танковом  комбинезоне с повязкой  на
голове.  Вгляделся. Да,  вот  уж кто в рубашке  родился,  так это именно он,
водитель-механик не то с еврейской, не то с немецкой фамилией -- Гольдштейн.
     В бригаде  было много  представителей различных  наций  и  народностей,
включая  даже  узбеков и  таджиков.  А этот танкист при входе  в Грозный вел
танк, пехота пряталась за ним. Тогда никто из  бойцов  толком не  знал,  что
необходимо впереди  танка  идти,  и только тогда он  тебя  прикроет, спасет.
Сейчас знают и умеют, а тогда  нет. Дорого нам обошлась эта учеба. А так как
входили ночью, этот  водитель  в нарушение приказа  ехал "по-походному",  то
есть высунув голову  из своего люка. Как снайпер его не снял, так никто и не
понял,  других танкистов убивали  влет,  а этому  повезло. И повезло ему  во
второй раз, когда гранатометчик всадил в правый  борт  гранату.  Гольдштейна
выбросило из танка,  как свечку, метров на пять вверх,  и отбросило на крону
дерева. Я-то грешным делом полагал, что не выжил парень.  Ан нет, вон сидит,
повязка только на голове,  значит,  все  остальное  целое. Контузия, видать,
сильная была, ничего, на исторической родине подлечат. Помню, когда привезли
новобранцев полгода назад,  он все  упрашивал не ставить  его  на должность,
связанную  с  секретами.  Если   бы  не  армия,  давно  бы  уже   выехал   к
родственникам.  Родители уже  уехали,  а  он защищал диплом в институте и не
успел. В  любом случае,  его  сейчас комиссуют, и  будет парень  лечиться  у
хороших врачей в человеческих условиях.
     В нашей колонне на  пятой машине  едет привезенный из второго батальона
лидер или солист,  хрен их разберет, группы "ДДТ"  Юрий Шевчук. Привезли его
вместе  с раненым начальником штаба и  еще тремя ранеными бойцами.  Классный
парень  оказался  этот  Шевчук,  все  ожидали,  что  будет из  себя  строить
недотрогу, звезду.  Ни  фига, простой,  как три копейки,  просидев три дня в
подвале под обстрелом и контратаками  духов вместе со  вторым батальоном, по
словам очевидцев,  не  прятался.  Вел  себя  как  настоящий  мужик,  помогал
раненым. Оружие ему не давали, один  черт -- слепой, как  крот, да и, не дай
Бог,  зацепят.  Но в остальном мировой парень. Якобы духам по  радиостанции,
когда те предложили сдаться,  сказали, что у них Шевчук, так те не поверили.
Дали послушать, как тот поет,  потом поговорил он с ними. Они предложили его
вывезти,  гарантии  давали. Тот отказался.  И  еще  Шевчук  обещал  (и,  как
впоследствии оказалось,  сделал) отправлять раненых,  и  не  только из нашей
бригады,  за свой  счет  и  за  счет своих  друзей на лечение в Германию. Он
покупал им протезы, коляски инвалидные, и при этом не устраивал показухи. Не
было репортеров, пресс-конференций, тихо, скромно. Одним словом -- Мужик.
     Разведка,  идущая впереди, передала, что попали под обстрел,  приняли и
ведут  бой.  Силы  противника  --  до  двадцати  человек.  "Шмели"  пока  не
применяли, лупят только из подствольников и автоматов.
     Приняли  решение  --  вперед, на  прорыв.  Из-за  тумана нам противника
толком  не  видно, но и ему  нас  тоже не разглядеть, так,  наугад стреляют.
Комбриг дал команду ставить дымы, к туману добавился черный дым, как в бочку
с молоком стали вливать деготь.
     Наши машины при подъезде начали  вести огонь по координатам,  указанным
разведчиками, сначала из пушек, установленных на БМП. БМП-3 -- из пулеметов,
затем мы, как в хорошем оркестре, подстроились и давай поливать из автоматов
и  подствольников.  Картина  была  что   надо.   Из   облака  черного  дыма,
растянувшегося примерно  на  километр,  где  не  видать  ни  черта,  несутся
огненные струи  очередей, периодически  вылетают гранаты  из подствольников,
оставляя за собой дымные следы. Картина,  достойная кисти художника. А какой
был накал  страстей! Мы не знали, расчищен впереди путь или нет -- может, за
ночь обвалилась стена,  или ее нарочно обрушили. Нет ли  под грудами мусора,
щебня противотанковой мины. Но не было страха ни у меня, ни в глазах тех,  с
кем я был в том переходе. Все  знали, что если не пробьемся, то наши раненые
друзья погибнут. Решено идти до конца. До смерти или до победы.
     Нам определенно везло, двигатели ревели на полных оборотах, прибавляя к
дымовой завесе выхлопы полусгоревшей солярки. И хоть колонна растянулась  на
большом  отрезке,  командир  принял  решение   не   разбиваться   на  мелкие
маневренные группы, а и дальше продолжать марш сплошной колонной.
     Преодолев  участок на  скорости, которую  могли  выжать из  наших милых
БМПшек, и, что удивительно, не зацепив никого из  своих,  мы проскочили этот
участок. Или духи отошли, или по какой другой причине, но вслед нам никто не
стрелял, не преследовал, но и успокаиваться было еще рано, это понимали все.
Вперед и выжить.
     Разведка, идущая впереди нас, передала, что достигли первого блок-поста
наших соседей.  Это уже  веселей.  Сейчас  нас проведут по своей  территории
ульяновцы,   десантники.  Ребята  неплохие,   вот   только   не  хватает  им
настойчивости,  да и  форсу много.  Не  могут они долго  и упорно  биться за
какой-нибудь  объект. Напор поначалу бешеный, но постепенно стихает, идет на
нет.   Вот  поддержать   кого-то,  работать  ведомыми,  это  они  могут,   а
самостоятельно -- кишка слаба. Их  и учили только захватить какой-то объект,
уничтожить и раствориться, и  дальше  еще что-нибудь взрывать. А вот к таким
тяжелым, затяжным боям они не  готовы. Махра -- это другое дело. И в зной, и
в дождь,  в  пургу, где угодно.  На Севере,  в пустыне,  в  болоте  выполним
задачу. Костьми ляжем, но выполним.
     Проезжая  мимо  блокпоста, бойцы-десантники  приветливо  махали  нам  и
скалили  зубы  на таких же, как  у  нас, прокопченных рожах.  Радостно  было
видеть, что не мы одни здесь, в этой враждебной для нас стране.
     Командир  батальона,  через  чью  территорию   мы  проезжали,  пообещал
направить к месту нападения на нас группу для зачистки.
     Если там будут трупы духов, то он запишет их на  свой счет, а  если нам
удастся попасть  в  расположение  нашей  бригады,  то мы,  конечно,  напишем
победные  реляции, где укажем  примерное количество уничтоженной  живой силы
противника. Один юморист в  "Северном" подсчитал, сколько наша группировка в
Чечне  уже  уничтожила  противника.  Оказалось,  что  за  десять  дней  боев
уничтожено  все  население  Чечни  поголовно дважды. Странно,  прошло  всего
десять дней, а  кажется,  что  уже  не  меньше полугода.  Во  время  Великой
Отечественной войны, если верить  донесениям командиров, армия вермахта была
уничтожена более ста раз. Ну,  нам не пол-Европы освобождать, но по докладам
мы уже впереди  всех армий мира. Так что, читатель, слушая сводки с  фронта,
всегда наши потери умножай  на три, потери противника дели на два, вот тогда
будешь иметь более-менее реальную картину боев.
     Десантники  пытались нам подсадить своих раненых, да куда там. Сами еле
умещаем свои задницы на  броне,  а внутри машин наши раненые  чуть ли не как
поленья друг на дружке лежат. Хотите ехать колонной с нами? Ради Бога, но на
своих машинах, и  свое сопровождение  давайте. Ждать не будем, каждая минута
на счету. Что говоришь? Громче, двигатели все заглушают. Сволочи  мы? Ладно,
пусть сволочи, но своих людей вывози  сам.  Ругаться с тобой нет ни времени,
ни  сил. Мы тебя понимаем, развернешь дискуссию -- или уговоришь, или машины
свои  подготовишь.  Раньше надо было думать.  Вся ночь была  для подготовки.
Пока, пока, удачи.  Нет, и не уговаривай. Куда  ты нас послал? Обратно будем
возвращаться, стой здесь, жди. Позже разберемся.
     Мы наблюдали,  как  наш комбриг  разговаривал  с  комбатом десантников.
Конечно, ничего не слышно, но по жестикуляции, которая применялась в беседах
офицеров, всем стало ясно, кто кого куда послал и что посланный ответил. Я и
окружающие бойцы  дружно заржали, когда этот диалог закончился. Но никто  не
посмел сделать оскорбляющий жест в сторону десантников, или что-то крикнуть.
Все понимали, у них тоже есть раненые, -- но  вывози их сам. Мы  все в  душе
немножко хитрые, как  евреи,  и любим решать свои проблемы за чужой счет, но
не такие же принципиальные вопросы.
     И  вот закончился участок ответственности десантников, теперь кварталов
десять придется ехать по территории, за которую пока отвечают духи, они же и
контролируют ее.  Ладно,  суки,  вывезем  раненых  и  с вами разберемся.  Не
отвлекаться.  Поднимаю  руку  вверх,  и  солдаты,  видя мой  жест,  начинают
внимательно следить  за окружающими руинами. Говорить, орать, командовать на
машине не хочется,  да  и  бессмысленно --  грохот, копоть и пыль от впереди
идущих машин такая, что тебя не  слышно, и  рот, если  неосторожно откроешь,
забьется такой  гадостью,  что плеваться и  отхаркивать будешь долго. И  еще
один  момент. При езде БМП раскачивает и подбрасывает, а если рот открыт, то
можешь либо зубы раздробить, либо язык откусить себе. Ходит такая солдатская
байка, что какой-то боец, но  не  в нашей части, -- у  нас,  конечно,  таких
дебилов нет, -- откусил себе кончик языка вот таким  образом. Врачи пришили,
а его,  балбеса, комиссовали. За свою  службу  я таких баек наслушался,  что
хоть роман пиши. Особенно мне  нравится то, что в нашей  части, по рассказам
солдат, такого не происходит, а вот у соседей, -- у них постоянный бардак, и
поэтому всяких чудаков хватает. Впрочем, соседи о нас такого же мнения.
     Боец,  сидящий  справа от меня, что-то  кричит  и показывает пальцем на
верхний  этаж  уцелевшего  здания, и стреляет  в этом направлении.  Рефлексы
работают  мгновенно. Автомат сделал  пару очередей, прежде  чем я  осознанно
остановился и внимательно посмотрел по  направлению стрельбы. На подоконнике
лежит бинокль, и  в  тот  же  момент,  от выстрела разлетаясь  вдребезги, он
падает внутрь  здания.  Если хочешь выжить,  сначала  стреляешь, а потом уже
смотришь и думаешь. Эту  заповедь  усваиваешь после первого  боя. Я кричу  и
машу  рукой, чтобы прекратили огонь. Постепенно огонь стихает  на нет.  Я не
осуждаю бойца. В нашем деле лучше перебдеть, чем недобдеть.
     Машины, не снижая  скорости, мчатся дальше.  Разведка докладывает,  что
опять вступили в бой. Теперь  обложили с трех сторон. Разведка ждет  подхода
основных сил,  сама справиться не может. Командир вызвал на подмогу соседей,
чтобы с тыла ударили по духам, а сами на всех парах понеслись выручать  нашу
разведку.
     Последние машины оставили чуть  позади, чтобы в случае нападения с тыла
не попасть  в глухую западню. При  приближении  к перекрестку,  где разведка
повернула,  оказалось, что  улица  завалена кирпичом, две  соседние, как уже
успели  проверить,  также  были заблокированы,  поэтому или пробиваться, или
отступать.  При  отступлении также не было уверенности,  что  не  попадем  в
ловушку. Командир принял решение: на прорыв. Я был с ним полностью согласен,
Рыжов также поддержал.
     Кто  мог  держать оружие,  спрыгнули с  машин,  и они откатились назад,
поддерживая нас огнем. Сначала решили выдавить противника вглубь квартала, а
затем  уже  под  огнем  попытаться разобрать  завал. Спрятавшись  за  кучами
мусора, начали отстреливаться.  Огонь  велся интенсивно как с одной стороны,
так и  с другой.  Неподалеку раздался  взрыв --  останки разорванного  бойца
поднялись в воздух  и  с глухим стуком упали метрах в  пяти  от  меня. Через
несколько  секунд  таким же  страшным  образом погиб  еще  один.  В пылу боя
некогда  было  рассматривать, кто  это  был.  Рядом со  вторым погибшим трое
бойцов  катались по асфальту, крича от боли, зажимая раны на своих телах. Их
бушлаты прямо на  глазах пропитывались кровью. Вначале все  полагали, что из
подствольника их  убили  и ранили. Но когда  третий солдат, сдвинув  кирпич,
заметил гранату  Ф-1, лежавшую под грудой щебня, без кольца, то все стало на
свои места.
     Грамотные, сволочи, ничего не скажешь, и в таланте им не отказать. Умно
выбрали место засады, рассчитали, что  мы  заляжем и примем встречный бой, а
место нашего лежания, навязанного  ими же, они заминировали гранатами. В бою
поневоле приходиться постоянно  перемещаться, кувыркаться, падать, прятаться
за битым бетоном, кирпичом, щебнем, а там "милые" игрушки -- гранаты Ф-1 без
кольца. Сдвигаешь  кирпич, предохранительный рычаг отлетает, и  через  шесть
секунд,  пожалуйста, взрыв.  Разлет  осколков этой "премилой" вещицы  двести
метров. Ни одна мина не дает такого результата.
     И вот мы, отстреливаясь, встали перед дилеммой -- либо отступать назад,
либо  попытаться  контратакой выбить  духов  из  окрестных заданий.  Веселая
перспектива. Соседи сообщили,  что спешат на  помощь и  что вызвали авиацию.
Вот  кого  не надо  сюда, так это  наших летчиков. У солдата на войне  много
врагов, но один из самых первых -- это собственная  авиация.  Попадет она по
противнику или нет, это  еще вопрос, но закидать бомбами собственные позиции
--  это  уж  наверняка. Поэтому  и попросили  подкрепление, спешащее нам  на
помощь, чтобы  отозвали  "небесных помощников". Один хрен, все дело загубят.
По цепочке передали, чтобы готовились идти на штурм. Нашим "коробочкам" дали
указание  открыть максимальный огонь и вести его  в течении  десяти минут, а
затем заглохнуть и ждать дальнейших указаний.
     У каждого  солдата и офицера на войне имеется индивидуальная аптечка, в
которую входит обычный набор медицинских препаратов. Это  и обезболивающее и
одновременно противошоковое  средство --  омнопон, промедол. Противорвотное,
таблетки, смягчающие действие  радиации, химического  отравления, есть и для
обеззараживания  воды -- кинь ее в любую лужу, кроме морской воды, побурлит,
осадок  сядет на дно,  а  ты пей. Вонючая,  правда,  хлоркой  несет, но зато
никакой заразы там уже нет.
     А  на каждое  солдатское  отделение  имеются  так называемые  "таблетки
против  страха". Когда  солдаты устали, нет ни малейшего желания не  то  что
идти в атаку, а вообще двигаться дальше, страх парализовал всю  волю.  Тогда
командир для  выполнения  задачи  и  спасения  людей  дает  команду  раздать
солдатам эти  таблетки. Съели, посидели немного, и -- фас,  вперед. И откуда
только силы берутся, и страх проходит бесследно.
     Но сейчас не было этих таблеток,  да и нет  необходимости  в них. После
первых двух-трех боев, когда нас духи обыгрывали по  всем позициям  и  любая
маломальская победа доставалась ценой  неимоверных усилий и  потерь,  сейчас
люди поверили в свои силы, и духи начали получать достойный  отпор,  уже  не
перли на рожон,  обкуренные  анашой  и  визжавшие что-то про своего  Аллаха.
Первый раз, когда видишь, то жутковато становиться. Лезут, как заговоренные,
ни пули не боятся, ни смерти.
     И вот  в  полный голос  заговорили  наши  БМП.  Из-за  треска  пушек  и
пулеметов БМП-2 поначалу не  было слышно короткого тявканья орудий БМП-3, но
потом  они встали по  интенсивности  огня вровень  со  старыми, проверенными
"двойками". Мы также  не отставали от "коробочек", долбя здания из автоматов
и подствольников.
     БМП  отработали свои  положенные десять минут и смолкли. В ушах звенело
от грохота пальбы и разрывов, но надо бежать вперед. У противника со слухом,
зрением и ориентацией в пространстве  обстоит сейчас похуже. Снаряды рвались
в  замкнутом помещении, да и страха он натерпелся немало, до конца не отошел
от  артналета,  какое-то  время  находится в прострации. И  поэтому  вперед,
вперед, вперед.
     Не было в этот раз такого, чтобы кто-то поднимал солдат своим примером,
увлекая их за собой, как это происходило в первые дни. Нет, поднялись, и кто
с древним криком "ура", кто просто визжа  от страха и переизбытка адреналина
в крови бежали вперед. Но когда идешь вот так в атаку, то просыпается в тебе
что-то первобытное.  Видишь  себя  как бы  со стороны  и наблюдаешь  за всей
картиной боя,  охватывая,  кажется, все уголки. Может, коллективная ярость и
страх рождают в такой момент коллективный разум?
     Пока преодолевали с дикими воплями открытый участок метров в  сто,  нас
встречали жидким, не скоординированным огнем. Никто  из наших не  пострадал,
но бойцы  на  ходу,  от  живота, открыли огонь, длинными  очередями  поливая
разбитые окна, из которых на нас несся смертоносный металл.
     И вот  мы врываемся в  подъезд  бывшего  жилого дома,  остальные группы
штурмуют другие четыре подъезда бывшей "хрущевки".
     Человеческая психика и глаза устроены таким образом, что мы замечаем  в
первую очередь все,  что находится от тебя справа, а  потом  уже слева. Духи
пользовались этим, и когда мы врывались  в помещение, они становились  слева
от входа, и  пока мы  машинально осматривали правую сторону помещения, у них
было несколько секунд, чтобы расстрелять нас в  спину.  Потом уже мы, прежде
чем  куда-либо войти, стали кидать гранату, а затем входить и смотреть слева
от входа.
     Солнце  уже начало пробиваться  сквозь  туман, но в здании от  обстрела
стоял полумрак. Пыль,  смешанная со  сгоревшей взрывчаткой и  еще  какими-то
химикатами, висела в воздухе, затрудняя нам обзор.
     Со мной вместе в  подъезд ворвалось около  пятнадцати человек.  Боковым
зрением,  когда бежали к  подъезду,  я охватил  и  запомнил бойцов.  Трусов,
вроде,  среди них нет. Все уже обстрелянные, обкатанные. На первом этаже три
квартиры, значит, и дальше будет так же. Трое бойцов на площадку выше, между
первым  и  вторым  этажами,  прикрывают   от  возможного  нападения  сверху.
Остальные бойцы, срывая кольца, сноровисто  готовят  гранаты и,  зажав их  в
руке,  кричат  остальным:  "Готово". Удар  по дверям,  они  не  заперты, но,
сорванные  взрывами,  еле висят  на  петлях. Под мощными ударами  солдатских
сапог и ботинок слетают и падают. Я кричу: "Прячься, давай!!!"
     Мы  отпрянули от  дверных  проемов, спрятались за  выступающие бетонные
стены.  В трех квартирах почти  одновременно рванули  гранаты,  штук восемь,
наверное. В голове зашумело  от взрывов, из  развороченных  дверных  проемов
повалил дым и клубы пыли. Вперед,  вперед, темп не снижать. Налево, направо.
Пыль,  не видно  ни черта, две  длинные очереди от  живота. Пленные  нам  не
нужны,  самим жрать нечего.  Вперед, вперед. Кухня,  никого, ванная комната,
дверь прикрыта, в сторону,  две очереди  от  живота, в  самой чугунной ванне
можно  спрятаться  от  осколков  гранат.  Киваю  бойцу,  стоявшему  рядом  и
прикрывающему  мою  спину,  тот  рывком  распахивает  дверь,  я  нажимаю  на
спусковой крючок и повожу стволом автомата, тот бьется в руках, как живой, и
поливает  смертельной струей ванну, от  нее в разные стороны  летят осколки.
Бойцы  тем временем  расстреливают комнаты, затянутые пылью и дымом. Стенные
шкафы и антресоли не остаются также без нашего  внимания. Все, трехкомнатная
квартира проверена. Дальше, вверх.
     Бойцы, стоявшие на площадке, показывают, что в квартире на втором этаже
какое-то  шевеление.   Из  других  квартир  также   выскакивают   солдаты  и
присоединяются к нам. Те, кто прикрывали нас на площадке, перемещаются выше.
Не  надо  расставлять людей, они сами знают свой маневр. Не надо ни на  кого
орать.  Все работают,  как  хорошо  отлаженный  механизм.  Каждый прикрывает
другого.
     На втором этаже  все  повторяется  вновь.  Когда врываемся  в квартиру,
спотыкаемся  о  разорванный гранатой  труп. Один  спекся. Дальше  проверяем,
никого. Впереди  еще  три  этажа,  чердак,  крыша  и  темный подвал. Вперед,
вперед.
     Бойцы докладывают, что в  соседней квартире также обнаружено два трупа.
Хрен с ними. Дальше. Смотрю на часы, на  первый и  второй  этажи  ушло  семь
минут, надо ускориться.
     На третьем этаже, когда сбиваем двери, слышим  крик: " Не стреляйте, не
стреляйте!"  Кричат  без  акцента.  Я  поднимаю руку  вверх. Бойцы не кидают
гранаты, ждут. Я кричу: "Выходи, руки за голову".
     С привыванием выходит грязный, обвешанный гранатами, с  чеченским ножом
(такая штучка -- кинжал, сваренный  с  кастетом  )  на  ремне, но вроде наш.
Размазывая  по лицу  слезы, он кричит,  что его мобилизовали, что  он просто
обычный  зек  и не  более  того, что не  убивал  никого из наших.  Я обращаю
внимание, что на шее у него болтается  штук пять  личных  жетонов. Раньше их
выдавали только офицерам  и  прапорщикам,  а  при  вводе  в  Чечню  --  всем
солдатам. Представляет собой  металлическую пластинку овальной формы, длиной
пять сантиметров,  а  в ширину --  три. Поле  пластинки по  длине  разделено
пополам,  в  верхней части  надпись  ВС СССР, а  внизу  буква и шестизначный
номер.  У  каждого   военнослужащего  свой  номер,   пластинка   сделана  из
неокисляющегося,  тугоплавкого сплава.  Впервые  ее  стали  применять, когда
после испытаний первой ракеты она упала на  прибывшую комиссию и сожгла  ее,
все погибли.  На войне каждый солдат носит такую пластинку со  своим номером
на шее, как у  американцев,  но у них  есть еще  одна  с фамилией  солдата и
группой крови.
     И вот я заметил, что у "обычного зека" на шее висят эти номера. В Чечне
много болталось всякого  отребья, по которому в России давно тюрьма плакала,
а тут, среди бандитов, они были своими. Чтобы доказать  свою лояльность, как
рассказывали  местные русские,  они еще хуже чеченов  издевались  над своими
братьями по крови.
     Я схватил левой  рукой  за  веревочки личных номеров, каждый солдат  не
хотел потерять его, и поэтому все веревочки-шнурочки были  прочными, намотал
их на  руку и дернул трясущегося от страха  зека.  Бойцы  сразу все  поняли.
Некоторые духи коллекционировали личные номера убитых ими солдат.
     -- А это что, сука? -- спросил я, продолжая тянуть на себя шнурочки.
     -- Нашел, клянусь, нашел. Не стрелял я. Насильно меня сюда посадили, --
выл он, плача.
     Я упер  правой рукой автомат ему  в  грудь и нажал на спусковой крючок.
Пули разворотили ему  грудь, испачкав  мне  брюки кровью. От выстрелов  тело
дернулось назад, но еще  удерживалось веревочками  личных номеров, хрустнули
шейные позвонки. Казалось, что  умершие солдатские души не отпускают убийцу.
Продолжая упирать ствол автомата в мертвое  тело, я попросил стоявшего рядом
солдата:
     -- Обрежь веревки.
     Тот снял с убитого чеченский нож и одним движением обрезал удерживаемый
ими  труп, тот с глухим  стуком  упал.  Боец  протянул  мне нож,  я  покачал
головой, и тогда он спрятал его за  голенище ботинка. Я распрямился, спрятал
в карман личные номера и скомандовал:
     -- Гранаты к бою, поехали.
     И опять прогремели разрывы гранат и мы  ворвались внутрь  квартир.  Тут
уже было пять трупов. Не разбираясь, что к чему, и не обыскивая их, дали для
проверки  пару  очередей. Один "покойник"  вдруг ожил  и  попытался вскинуть
автомат -- перекрестный огонь из трех автоматов разрубил его на части.
     И  тут с площадки  раздался  взрыв гранаты  и автоматная трескотня.  Мы
быстро закончили проверку квартиры и  выскочили на лестничную  площадку. Там
вовсю шел бой. Духи с верхних этажей пытались прорваться вниз. Их удерживали
трое бойцов,  снизу  им на помощь подоспели двое солдат, прикрывающих нас от
внезапного нападения со стороны подвала. Тут и мы приняли оживленное участие
в перестрелке. На  узкой  площадке мы мешали  друг  другу.  Тут духи  начали
швырять гранаты. Из-за толчеи  на площадке  нам  некуда было укрыться. Слава
Богу, что эти недоумки кидали гранаты сразу, как только срывали кольца. Было
время отшвыривать их вниз, на нижние этажи.
     Мы   тоже  не  оставались   в   долгу,  двое   с   колена  стреляли  из
подствольников, а четверо  поверх  их голов поливали  из автоматов, не давая
духам подняться.  Тем временем  трое  бойцов взяли взрывчатку-"пластит",  по
форме,  цвету,  свойствам напоминающую пластилин, и обмазали им швы в  кухне
нашего  этажа, а  затем, пока мы  отвлекали  внимание  духов, взорвали  его.
Раздался  страшный  грохот,  обвалился  потолок в  кухне  третьего этажа.  В
образовавшийся проем быстро нырнули пятеро бойцов, и вот уже  бой  перешел в
квартиры  на  четвертом   этаже.   Поднявшись,  мы   начали   почти  в  упор
расстреливать духов в спину.  Боялись, конечно, своих задуть, но повезло. На
четвертом этаже после зачистки осталось лежать двенадцать боевиков. Неплохо,
если, согласно Боевому Уставу, на каждого  обороняющегося должно приходиться
не менее трех-четырех нападающих.
     На пятом этаже, кроме двух покойников, нас никто не встретил. Осторожно
поднялись на крышу. Никого. Значит, мы первые, и поэтому надо помочь нашим в
соседних  подъездах, -- распределяю людей. Сам выбрал тот, куда пошел Рыжов.
Идя по крыше, слышим грохот боя в каждом подъезде.
     Осторожно  открываем крышку  люка, по звуку, бой  идет  между первым  и
вторым этажами.  Начинаем зачистку с пятого этажа. Из двухкомнатной квартиры
доносятся  голоса  и  стрельба,  стреляют  по  улице. Ладно,  суки, поехали.
Приготовили  гранаты,  кивок  головы,  удар ногой по двери, кинули  гранаты,
спрятались. Разрыв, вперед, вперед, один на  лестнице  -- охранять,  поворот
налево  -- очередь  в  пустой угол,  прямо  очередь. Боец  справа  проверил,
прострелял правую сторону,  мы расстреливаем  двух раненых у  окна. Рядом  с
ними  валяется гранатомет  РПГ-7,  хорошая игрушка. Забираем с собой и  штук
пять оставшихся выстрелов к нему.
     Духи  внизу,  видимо,  поняв,  что случилось, усилили натиск. Стремятся
выбраться из западни, но и наши, сообразив, что подмога рядом, также усилили
огонь.  С РПГ мы  спускаемся  на  четвертый  этаж  и расстреливаем  двери из
гранатомета. Еще  хорошо, гранаты  не противотанковые, а противопехотные, то
есть осколочные. В  двух  квартирах обнаруживаем еще пару душманских трупов,
не знаю, чья работа, наша  или раньше,  да и  не важно  это. Вперед, вперед,
вниз, темп, темп, сейчас, ребята, мы поможем.
     Боевики попытались прорваться наверх, в надежде смести  нас. Не выйдет,
кричу:
     -- Юрка! Не поднимайся, я их тут встречу!
     Заслышав  топот, стреляем из  РПГ и подствольников  и  сразу за  стену,
чтобы осколками  не посекло. Один  солдат кричит,  осколок рикошетом попал в
руку. Двое остались оказывать первую  помощь, мы с двумя бойцами стреляем из
автоматов  в  непроглядную  темень пыли  и  дыма  после взрыва. В  ответ  не
стреляют.
     -- Слава! Мы поднимаемся! Не стреляй!
     -- Пошли, парни, потихоньку, может, где какая сука затаилась, --  кричу
я своим бойцам.
     Медленно спускаемся, готовые открыть  огонь  при малейшем подозрении на
движение  или  шум. На площадке между третьим и четвертым этажами натыкаемся
на  разорванные  трупы наших  недавних врагов.  На  некоторых  горит одежда.
Ноздри  щекочет запах  паленого мяса,  шерсти,  тряпок и еще чего-то страшно
вонючего,  что  вызывает позывы  к  рвоте.  Еле  сдерживаюсь. Тут из темноты
выныривают рожи солдат, поднимавшихся снизу. Мы радостно обнимаемся, а вот и
Юрка. Обнимаемся.
     -- Жив, чертяка, -- не можем насмотреться друг на друга,  как любовники
после долгой разлуки.
     -- Дали  мы этим звиздюкам  просраться. Как вдарили, так и дух  вон! --
Юрка возбужден. Несмотря на холод, от всех валит пар.
     -- Я тут  одного  говнюка поймал. Кричит, что  зек, а у  самого на  шее
личные номера  болтаются, вот,  -- я  достаю  из кармана  пригоршню номеров,
прячу обратно, -- отправил на встречу к своим жертвам.
     -- Ну и правильно сделал, а тут они  хорошо засели, пулемет установили,
не подойти, спасибо тебе.
     -- Ладно,  идем на выход, с тебя бутылка,  -- я достал  пачку  сигарет,
домашние  "ТУ-134", снайперские быстро закончились,  жаль, хорошие сигареты.
-- Угощайся, угроза НАТО.
     Весело переговариваясь,  еще не отошедшие от боя, мы выходим на  улицу,
следом  выводят  моего раненого, идет сам, рука перехвачена  жгутом, значит,
жить будет.
     На улице тоже  затих  бой, видимо,  боевики  отошли  с других  позиций,
поняв, что и  до  них  доберутся.  Завал тоже уже  заканчивали разбирать. Со
стороны завалы приближались солдаты-соседи.
     -- Слава, смотри,  что это у  них? -- на спинах у приближавшихся солдат
были  большие  баки  по типу  ранцев, в руках металлические  трубы,  которые
соединялись с ранцами резиновыми шлангами.
     -- По-моему,  это  огнеметы. Никогда  живьем  не  видел, но слышал, что
некоторые части сняли с НЗ и притащили с собой. Наверное, классная штука.
     Тем временем из дома  вышли  все наши,  и пришедшие  солдаты под  шутки
подошли  к подвальным окошкам и, кинув предварительно по паре гранат, начали
поливать  из  огнеметов, а  это  действительно  оказались огнеметы ранцевого
типа. Здорово.  Струи толщиной  в  руку, расширяющиеся  по мере  удаления, и
длиной  около десяти  метров поливали подвальное  помещение. Сразу  удушливо
запахло сгоревшим бензином и еще чем-то.
     --  Классная  штука,  вот  нам  бы  таких,  быстро  выкурили бы  гадов.
Командиру надо подсказать, чтобы на "Северном" попросил, коль нас собираются
на  Минутку кидать, пригодятся,  --  сказал я,  с восхищением наблюдая,  как
огнеметчики, закончив с зачищенным нами зданием, готовятся вновь прожаривать
какой-то другой объект.
     --  Я слышал, что в  Афгане  применялся  огнеметный  танк,  но в  горах
оказался  малоэффективным,  и  его  сняли  с  производства, --  сказал Юрка,
вскарабкиваясь на нашу БМП.
     -- Ну и долбодебы, могли бы и подумать, что города тоже придется брать,
не все же время в поле и в горах воевать. Москвичи,  что с  них взять, кроме
анализов, и те хреновые  будут, -- я сплюнул и начал поудобней  устраиваться
на броне.
     -- Внимание! Все готовы? -- и раздалась  команда по колонне: -- Вперед!
Марш!
     Мы  тронулись, БМП  подо  мной резко дернулась,  пытаясь  сбросить  нас
назад, но, уцепившись  друг за  друга  и  за все выступающие  части на броне
машин,   удержались.    Везет   все-таки   внутренним    войскам.    У   них
бронетранспортеры БТР-80, замечательно идет, мягко, быстро, чудесно, а у нас
трактора.
     Стали  проезжать первый блокпост  огнеметчиков, опять  начали  кричать,
приветствовать друг друга.
     Остаток пути проехали  без  приключений, хотя были готовы  к ним. Вот и
пошли  первые  секреты  и  блокпосты охраны "Северного". Целый  полк охранял
аэропорт,  а  когда пошли слухи, что духи готовят захват  его, подкинули еще
батальон десантников.
     -- Закончилась одна битва, сейчас  начнется  еще  одна, более тяжелая и
более важная, -- сказал я Юрке.
     Настроение начало меняться с радостного, что живые  добрались, на более
мрачное и серьезное,  предстоял  разговор  с  представителями  командования.
Последним не терпелось отправить нас на смерть.


5
     --  Независимо  от исхода,  напьюсь сегодня, -- настроение окончательно
испортилось, и я со злостью посматривал на охрану "Северного". Те уже успели
отмыться  и привести  форму  в  порядок, некоторые  уже  щеголяли  в  новом,
необмятом обмундировании.
     Я  посмотрел  на  свои  брюки, залитые кровью  убитого  зека,  на  свой
промасленный,  пыльный, грязный,  многократно прожженный и пробитый  в  двух
местах  осколками бушлат.  М-да, если в мирной жизни появиться в таком виде,
сразу в милицию попадешь, бич бичом.
     --  Непременно напьемся, Славян, я, тем более, тебе  должен, -- у Юрки,
напротив, было прекрасное настроение.
     -- Водку где будешь брать? Из-под топчана? -- мы с Рыжовым перед входом
в Грозный скинулись и  взяли  три ящика  водки,  да я у связистов по  старой
памяти семь литров спирта обменял на полный камуфляжный костюм. Так что я бы
удивился, если бы напарник нашел водку в другом месте.
     --  А  где еще я ее  возьму. Духи  киоски  позакрывали, а наш  Военторг
дальше "Северного" не выезжает.
     -- Слушай, возле госпиталя есть точка Военторга,  попробуем из-под полы
купить  пива,  а?  --  Страшно захотелось пива,  вот  прямо  сейчас, я  даже
представил,  как оно прохладной, тугой,  вязкой струей вливается  в горло и,
булькая, прокатывается вниз, тяжело ударяясь о стенки желудка. И пить только
из  горлышка,  не  признаю стаканов. Может, это  недостаток  воспитания,  но
нравится мне, ничего поделать с собой не могу.
     --  Это идея.  Сейчас,  один  черт, раненых  пока будут сгружать, минут
двадцать  у нас  есть.  Вот только будет ли там  пиво и хватит ли денег?  --
сказал он, выгребая из карманов почти не нужные здесь  деньги и пересчитывая
их.
     -- У меня  тоже  есть, -- сказал  я, вытаскивая  из карманов свои мятые
бумажки,  --  и  сигарет  обязательно  надо  взять,   желательно  что-нибудь
классное.
     -- Что, на красивую жизнь потянуло? -- Рыжов усмехнулся.
     -- Потянет тут, когда видишь, как  в пятнадцати километрах от тебя люди
живут, -- я со вздохом обвел глазами расположение "придворного" полка.
     -- Подожди,  сейчас в госпиталь приедем, там что говорить будешь, когда
на женщин посмотришь, -- Юрка уже откровенно издевался.
     Я решил поддержать разговор:
     -- Или десяток изнасилую, или застрелюсь.
     Стали  подъезжать  к госпиталю,  он  разместился слева  от  аэропорта в
здании  бывшего большого ресторана, по слухам, принадлежавшего ранее кому-то
из родственников Дудаева. Стали попадаться медсестры и врачи,  в том числе и
женщины.  Любая  женщина на  фронте  --  это  богиня. И  дело  не  только  в
сексуальном  голодании.  Просто,  глядя на  женщину, общаясь с  ней, не  так
быстро грубеешь, ниточка, связывающая тебя с нормальным миром, не так быстро
рвется,  а у нас в бригаде нет женщин. И поэтому, может, так и тянуло всех к
женщинам.  Первое желание,  естественно, это чисто  сексуальное влечение,  и
почему  с  нами  не  ездят  передвижные  бордели?  Вот  раньше  были  войны!
Позиционные,  неторопливые.  Уважали противника. Чудесная кухня, передвижные
бардаки, шампанское, белые рубашки. Времена изменились  и, на мой взгляд, не
в лучшую сторону. Зато сейчас медицина на высоте. Пока никто из доставленных
сюда раненых не умер.
     -- Приехали! -- комбриг первым спрыгнул с БМП.
     Следом  последовали все,  разминая  затекшие  ноги и  растирая  озябшие
задницы.  Подскочили врачи  и санитары, началась выгрузка раненых  и убитых.
Последних  здесь или  в  Моздоке положат в деревянные гробы,  затем гробы  в
цинковые  ящики,  ящики  запаяют,  сделают  обрешетку,  чтобы  было  удобней
переносить  и  не  перепутать,  где  верх, а где низ,  и отправят "Груз-200"
родителям с уведомлением и  благодарностями за  прекрасное  воспитание сына.
Вот  так-то и все.  Прогремит  над его  могилой залп из  автоматов холостыми
патронами. Стрелять будут либо молодые курсанты, либо  молодые солдаты. И те
и другие  --  потенциальные  кандидаты  на  такие  же  "пышные"  похороны  в
ближайшее время. Бог войны требует новых жертв, и противоборствующие стороны
их в достатке поставляют.
     Затем родителям или жене погибшего  солдата выдадут деньги за погибшего
-- десятилетнее денежное довольствие, аж пять  миллионов  рублей, в  течение
полугода будут их навещать, а потом, как водится, забудут.  И когда мать или
жена  придут  за помощью  к  властям (не имеет  значения,  в  военкомат  или
районную  администрацию),  вначале от нее вежливо отделаются отговорками,  а
затем сообщат,  что ни средств, ни  возможностей  помочь ей нет. А  если она
будет настойчивой,  скажут  -- вашего сына  (мужа)  мы не посылали на войну.
Идите просите и  разбирайтесь с теми, кто  его послал,  а к  нам  можете  не
приходить, потому что те,  кто посылал на  смерть, забыл выделить деньги вам
на пенсию за потерю кормильца, а также на ремонт крыши, проведение  телефона
и  т.д. И  можешь,  читатель,  жаловаться, толку,  поверь, не  будет. Власть
имущие про тебя будут говорить: "А, это та, у которой(-го) погиб сын (муж)".
И  будет  это  сказано  с  таким чувством  пренебрежения, что  независимо от
возраста и состояния здоровья зарыдаешь ты, читатель, и  бросишься на выход,
и уже  никогда  не придешь сюда,  даже когда в Новый  год  или к 23  февраля
выделят  смехотворную сумму на  подарок.  Вот и подумай, стоит ли отправлять
сына   на    кровавую    бойню   ради    какого-то    больного    Верховного
Главнокомандующего. Крепко подумай. На момент войны в Чечне у него  внук был
призывного возраста, но почему-то я даже на экскурсии его там не наблюдал.
     Тем  временем раненых сгружали  и относили внутрь госпиталя. Мы  прошли
следом,  на  нас  ровным  счетом никто не  обращал внимания.  Мы  с  Рыжовым
пялились и  даже  не пытались заигрывать с женщинами-медиками, они и без нас
были  давным-давно поделены и  распределены. Да и внешний вид наш не  внушал
доверия. Мы  искали  полуподпольную  точку Военторга  или  хотя  бы местного
жулика, который втихаря торговал спиртным и сигаретами. История мировых войн
показывает, что  всегда найдутся  мелкие жулики, которые заработают копейку,
перепродавая  мелкий дефицит.  Ничего особенно противозаконного, и, с другой
стороны, они  делают благо, поставляя на фронт мелкие  радости из нормальной
жизни,  которых  лишены люди. Были  бы только деньги. Для  кого война, а для
кого  мать  родна. Может, так  и  надо?  Нет,  не  смогу, воспитание  и  мой
небогатый жизненный опыт не позволят сделать это.
     И поэтому, шатаясь по госпиталю, мы спрашивали солдат, где есть пиво  и
сигареты.  Но так  как  здесь был  эвакуационный  госпиталь и солдаты больше
суток, как  правило, тут не задерживались,  то  никто толком не знал. Тут мы
увидели солдата, но с харей больше, чем у нас с Юркой вместе взятых. Тот был
в новом камуфляже и, стоя у открытой форточки, с наслаждением  курил, пуская
дым   вверх.  Рожа   его  выражала  самодовольство  и   сытость,   казалось,
происходящее вокруг его не касалось. На раненого он никак не был похож.
     Я  толкнул  Юрку  в  бок,  когда  он  откровенно  разглядывал  какую-то
медсестру, спешащую  по своим делам и имевшую несчастье пройти мимо. Судя по
выражению Юркиной голодной морды, он ее уже минимум раз десять изнасиловал и
собирался это дело продолжить.
     -- Хватит насиловать женщин, мы здесь с тобой с миротворческой миссией.
Глянь лучше на эту картинку, --  я показал  воина-богатыря, -- по-моему, его
телом можно десяток амбразур закрыть сразу. Кажется, что он олицетворяет всю
мощь вооруженных сил России. Как ты считаешь, Юра?
     Говорил  я нарочно  громко, чтобы  боец  нас услышал.  Юрка  понял  мой
замысел и подхватил игру.
     -- Да, мужик, ты прав. Нам бы его в разведку, вместо живого щита, а еще
лучше -- в штурмовую группу, или раненых на себе вытаскивать.
     Боец  лениво скосил на нас глаза и даже не  повернулся. На нас, как  на
многих  офицерах,  не  было погон и  звездочек,  указывающих звание,  а то у
снайперов есть дурная  привычка выбивать в первую  очередь  офицеров.  Прямо
какая-то тотальная ненависть у них к нам. Что ж, у каждого свои комплексы, а
тут комплекс профессиональный, к тому же неплохо оплачиваемый.
     -- Сынок, -- вежливо-вкрадчиво начал  Юрка, -